«Бессмертный вариант простого человека»

Главную опасность для сценических или кинематографических воплощений (да много ли их?) довлатовских произведений представляют искушенные зрители. То есть читатели. Те самые, которые знают материал до последней запятой. У них же сердце в желудок проваливается, когда один из знаменитых «компромиссных» диалогов Довлатова и главного редактора вдруг обрывается (цитируем по литературному источнику, тем более, что речь идет как раз о том самом компромиссе, в котором нашлось название для нового псковского спектакля - «Человек, обреченный на счастье»):

- Эфиоп, – говорю, – родом из Эфиопии… Учится здесь… Марксист, – зачем-то добавил я.

- Вы пьяны? – резко спросил Туронок.

- Откуда?! Я же на задании.

Вот здесь и обрывается! И без всяких: «Когда вас это останавливало? Кто в декабре облевал районный партактив?..» Но в псковском спектакле, премьера которого состоялась 24 сентября в рамках фестиваля имени Довлатова, знатоку не дают обиженно поджать губки, испытать глубокое разочарование. Потому что режиссер Борис Бирман довольно тонко нарезал довлатовский текст и искусно смешал. Ничего не добавил и, кажется, что вообще ничего не убавил. Пожадничал - это стало очевидно ближе к финалу, который всё не наступал, хотя зритель уже и желал поблагодарить артистов бурными аплодисментами. Может, и не страстно, но так, исподволь желал... Все же едва ли не четыре часа действия могут утомить кого угодно.

Возможно, от усталости (особенно досталось гостям фестиваля, которые первую половину дня провели в Пушкинских Горах), а, скорее всего, по совсем другим причинам лишним показался почти весь американский период, который из этого «обреченного» все же невозможно удалить целиком. Как невозможно удалить его из жизни Довлатова, как бы этого сейчас всем не хотелось. Хотя желание-то понятное: «сперва угробят человека, а потом начинают разыскивать его личные вещи», создавать музеи, ставить спектакли... Вспоминают, что «гений - это бессмертный вариант простого человека», и Довлатов отлично подходит под это свое определение.

Но спектакль Псковского академического театра драмы имени Пушкина - это, конечно, не эпитафия, не мемориал, не дань уважения (хоть и поставлен к дате -75-летию писателя и к фестивалю его имени). В нем Довлатов, то есть Далматов, которого сыграл Всеволод Цурило, человечнейший человек, живой и настоящий. Он многим показался бы симпатичнее создавшего его автора. Ведь в жизни иного любителя творчества Довлатова нередко наступает момент, когда писатель вдруг начинает раздражать, а где-то даже и ужасать. Когда этот любитель чувствует себя эдакой Софьей Фамусовой, желающей узнать: «Случалось ли, чтоб вы смеясь? или в печали? Ошибкою? добро о ком-нибудь сказали?Хоть не теперь, а в детстве, может быть». Когда он вынужден согласиться с Татьяной Толстой, бросившей однажды с экрана в адрес Довлатова: «Ради красного словца не пожалеет и отца». Но в спектакле Бориса Бирмана лирический герой действительно лиричен, не желчен, не жесток. Такой Далматов имеет права попросить: «Взгляните на меня с любовью», но не просит. И даже в той сцене, где писатель берет верх над человеком (ну ничего с собой нельзя поделать, всё, до чего ни коснись, превращается в литературу), когда жена Лена (Наталья Петрова) бросает: «Нельзя быть художником за счет другого человека. Это подло!», а Далматов, пораженный точностью мысли, начинает ее записывать — на глазах у плачущей женщины, даже здесь симпатии зрителя на его стороне. Его понимают. Но в этом понимании нет той некрасивой радости, о которой говорил Пушкин: «Народ с жадностью читает исповеди, потому что подлости своей радуется — он мал как мы, он мерзок как мы». Отождествить себя с героем пьесы можно, но мешает та самая довлатовская «грань абсурда», которую сохранил Борис Бирман. И его преданность ремеслу: «О Господи! Какая честь! Какая незаслуженная милость: я знаю русский алфавит!»

Заметим, что режиссер применил самый подходящий метод для работы с таким материалом - подходящий, прежде всего, для псковской труппы. Едва ли не у каждого, занятого в спектакле артиста (за исключением Всеволода Цурило), по пять-восемь ролей. И режиссер очень точно их распределил: на Андрея Атабаева отлично «сел» и Головкер, и филокартист в тирольской шляпе с «псковскими далями». Мария Петрук идеальна в сияющем образе юной Таси (но, правда, когда она появляется в образе экскурсовода Натэллы, говорящей нечеловеческим голосом, хочется стащить с нее парик и строго спросить: «Это кто у нас здесь балуется?!»). Виктор Яковлев (ему досталось семь ролей) мгновенно переходит из одного «агрегатного» состояния в другое: только что рвал баян воинственный и отталкивающий как сорняк Миша Сорокин, и вдруг из-за кулис является в стальном костюме майор Беляев с его замораживающим: «Разве я предложил вам сесть?» И тут же оказывается на грани абсурда, многозначительно утверждая на казенном столе бюстик Дзержинского. В конце сцены (после знаменитого распития) майор так приблизительно хватает Дзержинского, чтобы опять унести его с собой, что кажется будто сам хватил лишнего и всё вокруг качается. А как мучается в этой сцене молчащий Далматов-Цурило - такой узнаваемой мукой человека, который только что выпил свою цистерну, а его заставляют добавить... Ирина Смирнова великолепна в роли Марианны Петровны, в момент, когда она поправляет жабо и встает из-за стола, чтобы произнести правильный ответ на вопрос: «За что вы любите Пушкина?», зал просто ломается - это действительно смешно. Зато зритель почти никак не реагирует на слово, которое режиссер доверил произнести экскурсоводу Авроре (Ангелина Аладова): «Товарищ Беляев сказал - пусть зайдет до отъезда. А то ему будет...» Многоточие - вместо слова, за которое нам Роскомнадзор устроит вот то самое, что майор Беляев обещал.

Отдельную радость зрителю доставляет Ксения Тишкова в роли не знающей преград в самосовершенствовании Тийно Кару. Ответственная эстонская спортсменка, комсомолка, аспирантка в дуэте с Осей Малкиелем (Максим Плеханов) - это, бесспорно, удача спектакля, хотя после фильма Говорухина («Конец прекрасной эпохи») именно этот «компромисс» кажется до такой степени обезвреженным, что зритель на него реагирует устало. Но в псковском спектакле получилось свежо.

У меня (не будем уже прятаться за какого-то там любителя Довлатова) прокол случился, пожалуй, лишь с Натальей Петровой. Нет, она прекрасно справилась с ролью жены Лены.

Беда в том, что Елена Довлатова приезжала в Псков на премьеру спектакля по найденной в нашем театре кукол неизвестной пьесе Довлатова «Человек, которого не было». И меня тогда поразила довлатовская точность. Вот все говорят - доля абсурда, не надо путать персонажа с прототипом, лирического героя - с автором. Но тут невозможно было перепутать. Это была действительно крайняя степень невозмутимости, спокойствие без границ, уживающееся с антипатией. Легкая рябь на этом идеально ровном полотне прошла, когда речь зашла о литературном музее в Березине (тогда это была еще идея, мечта): она не поняла - зачем? Казалось, что ей и с местом Довлатова в русской литературе еще не все ясно. Как, впрочем, и многим. Но в Лене Натальи Петровой столько живой горечи, столько «слез в горле», искреннего несчастья и любви, что крайней степени невозмутимости просто нет места.

И это хорошо. Ведь в спектакле Бориса Бирмана все живые (некоторые избыточно). Но когда эти все-все-все и Далматов выходят в финале на сцену, то невольно признаешь правоту писателя: хранить в памяти свое и не свое прошлое, густо населенное этими прекрасными, нелепыми, чуднЫми и чУдными людьми, было просто невозможно. Они должны жить. И живут - в книгах Довлатова, который обессмертил многих - хотели они того или нет. Но теперь уж всё, теперь обречены. В нашем случае - на счастье. Во всяком случае, хочется в это верить. Но дальнейшая судьба спектакля «Человек, обреченный на счастье» пока настолько туманна (судя по отсутствию в афише этого самого удачного за последний год псковского спектакля), что сейчас сильнее играет слово «обреченный».

Елена Ширяева