Светописные шарады, лица кукол и мистика

Накануне рождественских и новогодних торжеств одним превращением в Пскове стало больше. Нет, это не вспыхнула китайской иллюминацией очередная витрина. И не нарядилось гирляндой одинокое дерево во дворе. Не запахло ностальгическими – из детства - мандаринами. Просто родилось чудо. Родилось не сразу, не вдруг. Но ощущение мгновенного проникновения в сказочное инобытие не покидает всякого, кто зашел в Галерею на Герцена, 6, где открылась выставка кукол и фотографий Марии Воробьевой и Татьяны Даниловой.

«Письма к незнакомке» - так назвали свою совместную экспозицию две художницы. Письма  - в широком смысле, словно некие послания из прошлого. На сундуках и столах поселились удивительные ангелоподобные создания: вроде бы куклы на первый взгляд, а на самом деле настоящие героини – у каждой свое, неповторимое, выражение лица. А наряды! А кружевные панталончики! И туфельки из замши… так легко представить себе, вообразить, как в ажурную полночь, согласно суеверию, они соскакивают со своих постаментов и кружатся в вальсе. И из рам монохромных, под старину, фотопортретов на таинственные хороводы всматриваются их невольные друзья и подруги…

Татьяна Данилова, присев на подоконник, пьет чай с конфетами, а я брожу по галерее, стараюсь понять, в чем фокус, искус и изыск. На глянце фотобумаги какой-то неизвестный декадент сидит за столом в окружении причудливо расставленных предметов.

- Оригинальный снимок! – высказываюсь вслух. – Это вы мизансцену срежиссировали?

- Нет. В Москве есть антикварная галерея на Крымском валу. Называется «Роза Азора». Они собирают антикварные вещи, а потом делают выставки и перфомансы. Это кусочек такого рождественского представления. Люди одеваются в старинные одежды, и что-то изображают.

- Получается, что это как бы репортажное фото?

- Получается, да. «Между взмахами двух ресниц» называется. А у меня случайно оказался фотоаппарат.

- Эффект такой, что это как бы снимок начала прошлого века. Вы, разумеется, этого специально добиваетесь?

- Конечно. Годами выработанная техника, арсенал приемов. Берешь  один реактив, потом другой. Бумага обычная, можно сказать, совдеповская. Краски нет, не гуаши, не акварели. Все – чистая химия.

- «Ты, наверное, не помнишь слов, которые ты мне написала на листке записной книжки», читаю я на обрывке бумаги, прицепленной к кирпичной кладке стены. – Это кто?

- Шкловский…

- Стихи Цветаевой я в другом углу видел. А почему, собственно, «письма»? Концептуально, так сказать?

- Некое романтическое обращение к кому-то, к незнакомому. Поэтому присутствуют и вот эти обрывки реальных писем и стихов. На той стене целый рассказ Ингибарова помещен.

Я обращаю внимание на две большие картины, вобравшие в себя несколько портретов кукол Марии Воробьевой.

- Это что? – спрашиваю у Татьяны.

- Псевдобрамойль.

- Как?

- Существует такая фотографическая техника, называется «брамойль». А я «псевдо» придумала…

- Ваше собственное изобретение?

- Ну да.  Художественно обработанное фото. Но раскрывать секрет я не буду.

- А что, у фотографов такие уж секреты друг от друга?

- Когда прием найден автором, то только ему и принадлежит.

- Издалека смотришь, как живопись. – Делюсь восхищением я. – А глаза приблизишь, мазка-то нет!

- А содержание изображений, в чем цинус?

- Это все куклы Маши Воробьевой, такие как бы композиции. 

- В принципе, их можно тиражировать?

- В принципе, да. Но не так, что пошел и отпечатал. Еще колдовать и колдовать надо. Двух одинаковых картин все равно не получится.

- Название здесь имеет значение?

- Это шарады, то есть изображения, которые необходимо разгадывать, додумывать, переосмыслять…

Я еще долго брожу по залу, размышляя над игрой в «эстетизм», всматриваюсь в детали, разбросанные по поверхности удивительной светописи, стилизованной под декаданс иных эпох. Здесь девушки обязательно белошвейки, а дамы в шляпках и носят наряды из журналов мод, что были ровесниками Эйфелевой башни. Недавно из Парижа, проездом через Псков в Санкт-Петербург. Накануне Рождества. Как писал поэт в юношеском послании к Незнакомке: «…Узорный иней – экслибрис беса, может быть!» И куклы незаметно кивают мне, и тихо улыбаются тайне.

                                                                                         Александр Донецкий