«Древо жизни»: от большого взрыва до пятки младенца

«Древо жизни» - название сколь банальное, столь и претенциозное, и классик американского киноискусства Терренс Малик наверняка мог предполагать, какую далеко неоднозначную реакцию способны вызывать подобные претензии. Что и подтвердила премьера картины на 64-м Каннском кинофестивале: показ сопровождался улюлюканьем и свистом возмущенной публики. Однако решение жюри оказалось в пользу «Сэлинджера американского кино», престарелого режиссера, за всю жизнь снявшего всего 5 полнометражных фильмов. Малик обошел как «проштрафившегося» перед дирекцией кинофестиваля Ларса фон Триера, так и вполне «благонадежного» Вуди Аллена.   

Фильм, в итоге удостоенный «Золотой пальмовой ветви» Каннского кинофестиваля и благополучно вышедший в российский прокат, начинается с цитаты из Книги Иова, что сразу цепляет богословские смыслы и актуальные вопросы веры: универсальную проблему страданий праведника, его право на бунт против Бога и торжество примирительной формулы на все времена: «Неисповедимы пути Господни».

«Древо жизни» служит своего рода развернутой художественной иллюстрацией позиции смирения, впервые высказанной Иовом: «Господь взял, Господь и отнял». Картина начинается с эпизода, когда родители, мать и отец, узнают о смерти своего среднего сына. Потрясение мистера и миссис О’Брайен (Бред Питт и Джессика Честейн) сменяется кадрами некоего пароксизма старшего сына, взрослого уже человека, преуспевающего архитектора Джека О’Брайена (Шон Пенн), вдруг отдавшегося потоку воспоминаний и так до конца экранного времени в этом пароксизме и пребывающего. Он бродит по офисам и лужайкам на фоне небоскребов, вспоминая о детстве, признаваясь в том, что миры матери и отца живут и спорят в нем до сих пор. Закадровые голоса, между тем, артикулируют вопросы, которыми задаются не столько герои, сколько зрители: «Кто мы? Куда идем? Дорогой естества или благодати? И стоит ли быть праведным в мире, где творится зло?»

«Зачем мне быть хорошим, если Ты Сам не таков?» - задается вопросом одиннадцатилетний мальчик Джек (Хантер МакКракен), на протяжении всего фильма мучительно взрослеющий. Бунтуя против отца биологического и Отца метафизического, в финале картины он, уже будучи взрослым Джеком, отправляется в некий «параллельный мир», где встречается с самим собой, Джеком юным, своими младшими братьями и молодыми родителями.

Терренс Малик не объясняет, куда именно зритель проваливается вместе с героем - в Рай или в некий пространственно-временной континуум, называемый еще дурной бесконечностью. Но ощущение равновеликости «большого взрыва» и рождения ребенка, макрокосма и микрокосма, соединенных одной пуповиной бытия, создано на экране настолько убедительно, что сомнений в словах плачущей от горя матери нет: «Бог дал, Бог взял, такой у него порядок».

Внутри истории обычной американской семьи, словно в матрешке, содержится научно-поэтический фильм о Творении Вселенной, то есть и открытый космос, и движение светил и планет, и вулканы, и вода, и первые нуклеиновые кислоты, и деление клеток, и водоросли, и медузы с рыбами-топорами, вплоть до явления на поверхности забавного динозавра, популяция которого счастливо гибнет от болтающегося неподалеку от Земли железного астероида.

Жалко ли Теренсу Малику - вслед за Богом - динозавра? Нисколько. Потому что буквально спустя пять минут творения у четы О’Брайенов рождаются дети, обреченные, как мы знаем, умереть, чтобы соединиться за гробом.

Сюжет О’Брайенов - особенно отца, которого сыграл Бред Питт - частный случай все той же истории библейского Иова. Правда, невзгоды, которые выпадают на его голову, - нелюбимая работа в противовес увлечению всей жизни: музыке - и незаслуженное увольнение - не сравнимы с напастями, которые подстерегают нас в жизни, и все-таки в картине, сложенной, словно пазлы, гибель доисторического животного и улыбка новорожденного ребенка имеют одинаковый смысл.

Все это проявления единого бытия, непрерывной цепочки событий, того абсолютного целого, где без смерти не может быть жизни, а великая музыка Баха, которую исполняет заурядный американский инженер для своего сына на церковном органе, служит еще одним - совсем не очевидным - напоминанием о мировой гармонии, услышать ритм которой и попытался Терренс Малик.

Саша Донецкий