Гонзо-очерк

                                                          Общество даже наркоманам сочувствует.

                                                                      А алкоголиков никто за людей не считает.

                                                                                                            Чарльз Буковски

1                                                                                                                     

Медсестра заглянула в нашу палату №6 и, увидев, как мы, пациенты психоневрологического диспансера, я, журналист Донецкий, спецназовец Захаров, десантник Быков и православный батюшка Василий из деревни Лохово, весело уплетаем огромный сахарный арбуз, недобро спросила:

- А вы что, еще не в Богданово?

- Как видите, здесь пока отдыхаем. – За всех ответил святой отец. – Присоединяйся к трапезе, сестра.

- Вот еще… - И медработница строго захлопнула дверь.

2

…Где-то к концу апреля я почувствовал, что медленно схожу с ума. Притом, что полгода не брал в рот спиртного. Никакого: ни пива, ни, тем более, водки.

Радости это обстоятельство доставляло мало. «Завязка» – пытка для творческого человека. В трезвый талант я не верю. Трезвенники все сплошь творческие кастраты, только они не осознают этого неприятного для них факта.

У настоящего писателя должны быть яйца с обязательно пьяными сперматозоидами. Это, - только не смейтесь, - как-то таинственно влияет на драйв мышления и в итоге – на качество писанины.

Так вот.

Один информационный сайт, приносивший скромный, но регулярный доход, прикрыли. С другой, не денежной, однако надежной халтуры поперли, суки.

А нужно было еще расплачиваться по кредитам, тоже взятым не от хорошей жизни. Облом.

Я ишачил на две газеты кряду, бумажную и сетевую, вернее, сшибал копейку, где придется, а денег все равно катастрофически не хватало.

Каждое утро я видел милую мордашку своего малыша, и в 7.00, как прикованный к гашеткам пулемета солдат арьергарда, засовывал голову внутрь мозговыжималки под названием «псковская говножурналистика».

Там, у инфернального монитора, я с натугой набивал на раздолбанной клавиатуре пару-тройку текстов, будто расстреливал пленных врагов моего уязвленного эго.

В душе копились злоба и отчаянье.

Что за страна? Я честно херачу на долбанных работах, согласно трудовой книжке, с 17-ти лет, защитил диссертацию, достиг некоторых общепризнанных профессиональных успехов, даже взял пару-тройку престижных журналистских призов, и до сих пор нищий.

Дошло до того, что я отправился в редакцию одной дышащей на ладан бульварной газетенки требовать гонорар в пятьсот рублей за публикацию годовой давности.

- А ваш шеф сказал мне, что ты самый высокооплачиваемый журналист Псковщины. – Пошутил чувачок в редакции газетенки.

Я только криво улыбнулся и поглядел на шикарное черно-белое фото времен великой депрессии в Нью-Йорке, что висело у них в офисе на стене. Фигура одинокого безработного, болтающегося между небоскребами и набережной, тревожно напоминала мой собственный «дайр стрейтс».

В мае немного «развязал», чтобы острее почувствовать отчаянье. В июне отчаянье настигло меня по полной.

Я пил водку, как воду, почти не пьянея, литр в сутки, уже не понимая, что вскоре организм перестанет воспринимать алкоголь, и тогда наступит настоящий неотвратимый пиз…ц.

Я что-то еще сочинял в бреду, смотрел ночное телевещание, пока не уронил телевизор на пол и не разбил кинескоп, читал книги и надеялся, что все еще обойдется, и я как-то сумею омануть запой. Смешная надежда! Отчаянная бутылка крепкого пива, выпитая залпом на закате, в подъезде, не возымела никакого лечебного эффекта, и бессонную ночь я провел под удушливым одеялом, пропитанным холодным потом потенциального самоубийцы. Минуты превратились в часы, часы – в столетия, а ночь – в персональный Ад.

С раннего утра я отправился принимать ванну, и понял, что началось самое жуткое. Под шум воды из крана у меня внутри головы зазвучал марш нацистских штурмовых отрядов, и это значило, что пришли слуховые галлюцинации, самый навязчивый и противный вид глюков.

С этим маршем штурмовых отрядов SSя честно отработал весь день, пытаясь заглушить барабанную дробь, мотив и хоровое пение внутренних нацистов - разговорами с коллегами или радикальным включением на предельную мощность группы «Мотор Хэд» в наушниках.

Понятно, что попытки самолечения были тщетны, и ближе к вечеру я позвонил главному наркологу области Овсякову, который пообещал, что в диспансере меня уже ждут и приветливо встретят.

Я взял таксомотор и с трясущимися руками направил шофера на Чудскую, 4.

Тот все понял правильно и избрал кратчайшую дорогу.

- Я сам прошел через такое же. Как-то бухал месяц, каждый день. – Поделился он пережитым. – Жена ушла, думал, повешусь. А ничего: прокапали, вышел, как огурец. Жена вернулась. Куда она денется? Так что не волнуйся, чувак. Все будет нормалек.

Подобные «телеги» я слышал не раз. Работяги любят рассказывать о том, как «отдыхали» в наркодиспансере.

Встретили меня на Чудской не очень-то и приветливо, потому что дежурный врач, Татьяна Сергеевна, женщина приятная во всех отношениях, принимала внезапную атаку запойных алкоголиков, которые почему-то прибывают в стационар наподобие приливов.

То нет никого, и в палатах пусто, как в мобильном военном госпитале накануне наступления, то вдруг везут штабелями, и кинуть обезножевшего горемыку под капельницу - просто нет койки. А каждого надо осмотреть, быть может, помыть и проинтервьюировать: как долго пил, что и в каких объемах?

Поэтому я тихо сидел на диванчике в холле и ждал своей участи.

Участь явилась в образе все той же веселой докторши с жестким сердцем опытного специалиста.

В опыте Татьяны Сергеевны я тут же и убедился.

- Сколько пил?

- Две недели.

- Что?

- Преимущественно водку. Один раз вино. Но вчера вечером выпил банку пива.

- И что?

- Не спал всю ночь.

- Странно. – Сказала врачиха, и повела меня дуть в трубку.

Почему, странно, я, конечно, не понял, но аппарат показал опьянение средней тяжести, чего не могло быть в принципе. Видимо, это ее и встревожило.

- Ты точно сегодня не пил? – Озабоченно спросила доктор.

- Да точно! – Я знал, что наркологи обычно не доверяют показаниям алкоголиков, патологических лгунов, но здесь я не врал.

- «Блестяшки» были? – Спросила она, имея в виду зрительные галлюцинации.

- Нет, только слуховые.

- Где и когда?

- Когда с утра ванну принимал. Опять эти эсесовцы поют. Но что-то мелькало в форточке. Изображение пунктиром, как при увеличенной фотографии в газете. Знаете такую технику изображений поп-арта? Тщательно выписанные маслом увеличенные газетные фото? Психоз на подходе?

- Ты тут не умничай. Ничего себе на подходе! Кажется, он уже тут. Сними-ка очки и закрой глаза.

Я послушно выполнил приказание и положил очки на стол.

Она нажала пальцами на закрытые веки.

- Что видишь?

- Ничего. Одна темнота.

Докторша подождала немного и нажала пальцами посильнее.

Вдруг внутри мозга как бы открылись две комнаты, наполненные радужным светом и непонятными болтающимися тенями. Кто-то невнятно вел беседы сам с собой. Изображение было очень необычным, причудливым, затягивающим внутрь. Никогда еще я не был так близок к живому опыту интроспекции.

Ничего себе, забавы простолюдина!

- Что видишь? – Переспросила врач.

- Такие внутренние пространства с неземным светом, как бы комнаты или пещеры. - Сознался я.

- Понятно. Нужно срочно ложиться в стационар. У тебя типичный психоз.

- Ну, уж и психоз. Что я психозов не переживал? - Не согласился я. – В больницу я ложиться не буду! – Я был тверд, как центурион. - Это унизительно. Лежать с этими хрониками! Как вспомню, что с этими доходягами тусоваться надо, так вздрогну. Дайте мне, пожалуйста, феназепама, и я пойду - просплюсь.

Минут пятнадцать Татьяна Сергеевна уламывала меня лечь под капельницу. Но я упорно стоял на своем. Нет, и всё. Мужик, мол, не хуже других. Сам справлюсь, как справлялся не раз. Три дня страданий, работа на грани ляг и подохни, и жизнь продолжается.

- Да у меня времени нет, тут валяться! – Говорю. - Работать надо. Гроши зашибать. Кто ж ребенка кормить будет? Дайте таблеток, и все будет в порядке.

- Смотри. Дело такое. Вот как станешь не нашим клиентом, тогда не обессудь. – Наконец согласилась докторша и пошла за таблетками.

- Это, в смысле, окажусь на кривой версте, в Богданово? – Спросил я у нее, когда она вернулась.

- А то где? Чем дальше, тем хуже. Хроника. – Наркологи любят пугать настоящей психушкой. - Она дала мне три таблетки, две одинаковые, маленькие, а третью какую-то другую, более крупную. – Съешь через полчаса после прихода домой. Если начнутся глюки, срочно вызывай скорую. Если будет просто бессонница, завтра с утра - сразу сюда, ко мне.

- Хорошо. – Я спрятал таблетки в задний карман джинсов, попрощался с докторшей и отправился домой. Еще не хватало валяться в больнице из-за такого пустяка как бытовое пьянство на фоне депрессняка от безденежья. Пусть и отягощенного психозом.

Если бы в России каждый мужик по такому пустяку, задрав штаны, бежал в больницу, очереди на ресепшн в наркоприемных выросли бы на километры, и случился бы русский бунт, сколь осмысленный, столь и беспощадный.

Я пришел домой, умилился спящим в кроватке сынком, съел тарелку куриного бульона с вермишелью и принял ванну под уже надоевший эсесовский марш. Почему-то именно этот чертов марш вечно терзал меня в часы психоза.

Вероятно, когда-то он коварно внедрился в мое подсознание, и никак не хотел вылезать обратно, сука! Звучало бы что-нибудь вроде Вивальди или на худой конец «Пинк Флойд».

Потом я предложил своей девушке заняться сексом, потому что знал по опыту, что ощущения от психо-секса ни с чем не сравнимы, а алкогольные психозы все-таки случаются в жизни достаточно редко, и нельзя терять такой ценный жизненный момент.

Взорвав мозг изнутри эндорфинами повышенной кумулятивной убойности, я съел все три таблетки и через полчаса уснул, как эмбрион в чреве матери. Так что бригада скорой психиатрической помощи не потребовалась.

3

Уав! Йух…

Долго ли я находился в отключке? Часов, суток, веков? Слова исчезли в черной дыре беспамятства. Сплошная афатия. Вот, оказывается, каким способом изобрел свою заумную речь футурист Крученых. Исключительно один, бля, дыр бул щил. Да еще и убещур с абырвалгом. В придачу к скум брия вы со бу и эр эл эз.

Похмелье – это оторванная от тела башка профессора Доуэля, по которой лупит бутсами футбольная команда, отрабатывая по очереди попадания в девятку на расчерченной квадратами бетонной стене.

Удар – отскок, удар – отскок.

Чувствуешь только пытку, и ни бельмеса не понимаешь.  

Ёптыть, ну, сколько можно? Поднимите мне веки! В очередной раз придется пережить знакомую экзекуцию: три дня пластом, рвота желчью, слабость, судороги, озноб, липкий пот в промежности, бессонница, сизифово терпение, дырбулщыл о суициде.

Однако и глюки никуда не делись. И к слуховым аранжировкам фильмов Лени Рифеншталь, добавились зрительные спецэффекты. Врачиха-то была права. Вот что значит многолетняя практика.

Я мирно сидел в ванне, в горячей воде, брился и намыливал подмышки, а из зеркала, или из крана, или из рисунка плитки кафеля, или из лампы освещения на меня взирали причудливые гости и корчили свои забавные рожи.

Рожи эти были совершенно нестрашные, в общем-то, за многие годы общения с ними я привык к их периодическому присутствию. Одно оставалось для меня загадкой: насколько они реальны?

Дело в том, что даже многие психиатры не совсем уверены в сугубо субъективной природе этих феноменов, втайне предполагая, что они существуют объективно, просто в обычном состоянии человек их не видит физическими глазами. Когда же психоз срывает все контроллеры, и в мозгу образуются своеобразные метафизические прорехи, зрение обретает способность видеть то, что видеть не полагается.

Эти существа, - «блестяшки» на сленге психиатров, - всегда рядом с нами, они вроде полтергейста или дополнительных энергий, темных или светлых, это уж кому как повезет, сосуществующих, паразитирующих на тривиальных материальных вещах, вроде того же смесителя для воды.

Но если бы все люди постоянно их, чертей, видели, то никакой жизни не было бы, а властвовал бы сплошной хаос.

Поэтому жизнь так мудро и устроена, что в нормальном состоянии мы их как бы не замечаем, и только индивидуумы, экспериментирующие со своим сознанием при помощи запрещенных или легальных наркотиков типа водки, экстрасенсы или визионеры, иногда получают возможность увидеть истинную картину мира, живую, текучую, постоянно трансформирующуюся, метаморфозную, и дарящую неожиданные метафоры.

4.

В субботу я отправился в баню на улицу Конную, и с трудом выпарил из себя остатки психоза.

Впереди был месяц неблагодарной и низкооплачиваемой работы, но деваться было некуда. Я давно принял правила игры. Работай, пока не сдохнешь. Раз уж ты уродился работягой, богатеев-родителей у тебя нет, и ты не можешь почесывать пузо, сидя в лакированном джипе.

Вот я и работал в поте лица своего (насколько виртуального пота хватало), как и предписано в Ветхом Завете, и даже обрел нечто вроде обманчивой уверенности, что смогу на этот раз алкоголь обмануть. Месяца достаточно, чтобы физически организм начал чувствовать себя вполне полноценно. Ремиссия. А с физической силой приходит и иллюзия, что рюмка-другая не повредит.

А было так.

На Скобарщине начались все эти июльские празднества, посвященные освобождению города оот нацистов, и я отправился к Покровской башне на церемонию вручения премий особо отличившимся поборникам культуры.

Официанты подавали медовуху, с нее-то я и начал. Пока телеведущая Мария Ситтель косноязычила, а номинанты произносили свои пафосные благодарственные речи, я бродил по округе с бокальчиком сивухи, тьфу, медовухи, и наслаждался видом Покровской башни, всей этой лепотой, летом, светом невечерним, и предвкушал фуршет.

Когда все хранители наследия, друг дружку сшибая, ломанулись к накрытым столам, и я, не будь дурак, ломанулся, то познакомился с симпатичными девушками, а главное принялся за водку, которая всегда на меня действует предельно эйфорически и волшебно.

(Что и оказывается в итоге опасно для жизни).

Вечер завершился для меня вполне прилично, а вот на следующий день никакие рок-оперы меня уже не интересовали абсолютно, потому что внутри головы поселился свой индивидуальный телевизор, и он транслировал такие интересные фильмы, что обычным псковитянкам и не снились.

Когда над Кромом плыли звуки музыки, я бултыхался в Великой нагишом со знакомыми целлюлитными Наядами, и знаете, по воде музыка разносилась еще круче, чем там у них, в фальшивых декорациях, в этом я был уверен.

5  

Следующие несколько дней я оттягивался на набережной, в мастерских художников, и, честное слово, было совсем не худо. Интеллектуальные разговоры о смысле искусства: тот говно, а тот не очень, и все такое прочее, а главное внутренний телевизор упорно работал, а он превращает унылую и скабрезную жизнь в феерию.

Феерия ожидаемо закончилась титрами в наркодиспансере на Чудской, 4.

И опять меня встречала Татьяна Сергеевна, как родного, хохоча, и констатируя: «Ну, я же предупреждала».

- Подписываешься на полный курс? – спросила доктор.

- Подписываюсь. – Ответил я, и обещание выполнил.

И вот что понял.

Алкоголизм у нас на обывательском уровне считается блажью и раздолбайством, а вовсе не серьезным недугом, к которому нужно относиться нежнее, чем к перелому основания черепа.

Хроники – все ж таки люди, а вовсе не бомжи какие-нибудь.

Бомжи не лечатся, а так, сами подыхают на помойке или в подворотне.

Богатые, само собой, нанимают частного специалиста, у них есть средства раскошелиться на индивидуального врача-нарколога.

(Наркология вообще – прибыльный бизнес).

А вот в больничке лечится обычный рабочий класс. Условно говоря, ты да я да мы с тобой. К тому же от запоя никто не застрахован: «ни тупой еще тупее», ни профессор высшей математики.

Мало ли что в жизни случается? Смерть жены или потеря всех накоплений. И куда тогда им, запойникам, или чаще их родственникам, обращаться: к частному шарлатану, который поставит «на дому» капельницу с убойной дозой снотворного и, получив денежки, отвалит?

Или в государственное учреждение здравоохранения? Лично я предпочел бы последнее.

6

Иначе говоря, кто они, алкоголики? Дегенераты, маргиналы, тупые и опустившиеся бомжи? Разумеется, подобные встречаются, но изредка.

В основном на Чудской, 4 валяется в изнеможении и пердит на койках плебс.

Если у патрициев свои клиники за высокими заборами или домашние врачи, то нам, пролетариям, остается довольствоваться тем, что предоставляет государство: койкой в палате на шестерых, двумя толчками на тридцать человек, душем из разряда душегубки, кормежкой на уровне «армии спасения» и в меру благодушным персоналом, который за копейки подтирает все дерьмо.

Например, обычное событие: кто-то обгадил весь унитаз, включая пол и дверь. Нянечка вымыла все это безобразие с хлоркой, но бродила по коридору, обиженная, и все искала виновника инцидента. Пристала к одному мужику:

- Это ты мне весь туалет засрал? Иди в душ, мойся! От тебя воняет.

- Я-то здесь причем? – Недоумевал мужик.

От него, может, всегда так воняет. Или обосрался в штаны.

Минут через десять инцидент с унитазом повторился. Нянечка чуть с ума не сошла. Повторился в третий раз! Это уже сюрреализм. Оказалось, что это не мог донести свое «сокровенное» длинный глистообразный наркоман Коля. Пришлось на него напялить памперс. Обычное дело здесь, и необходимое. Особенно в палатах интенсивной реанимации.

Индивидуумы в состоянии психоза все куда-то рвутся, или кто-то по ним ползает, вот и приходится их в памперсах привязывать.

- Что ты там делаешь? Ах, развязываешься? Щас зубы все вышибу! Развязывается он. – Кричит хромая старушка-санитарка, заходя в палату к тяжелобольному, который привязан к кровати бинтами.

- Я хочу встать! – И что-то невразумительное бормочет, огромный такой, добродушный мужик.

- Раз привязали, лежи! Полежи, пока голова у тебя не проясниться.

Между тем, санитарка, драя пол, замечает качающегося мужика с большой коростой на носу и с тарелкой в руках.

- Ну, куда попер тарелку? Тупишь тут. Не делай того, чего не просят. Тут все за тебя сделают. Плавает тут, как в аквариуме. Бродит тут, бля. Пойди и лежи, жди укола, спи.

В столовую на обед приперся толстый мужик в одних семейниках.

- А ну-ка назад! Ты куда пришел: в баню или столовую? И вообще – тебе принесут. Зачем приперся?

Кто-то из обедающих просит работников столовой салфетку.

- Какую салфетку? Что тебе тут, ресторан? Салфетки, вишь, им подавай!    

Впечатлений, то есть, здесь хватает на каждый Божий день, заведение-то специфическое. Пациенты все больше неадекватные, невменяемые.

А присмотришься попристальней – обычный люд, только сначала под градусом, а потом – под воздействием медикаментов.

Диалоги с медсестрами обычно такие:

- А больше таблетки не будет?

- Нет.

- А почему? Кончились?

- Конечно! Я сама все ваши таблетки съела.

7

Лежу я, значит, под капельницей, в башке – сплошной цирк дю солей, а в углу, у самого входа, народ больничный в открытую чифирь варит и в карты режется.

Когда капельницу сняли, лежал я, лежал, терпел-терпел их бессмысленные разговоры, наконец, не выдержал, встал и заорал:

- Чего вы тут, - ору, - устроили чифирню под дурака? Тут, между прочим, больные лежат! Надоело ваш бред слушать.

Баба, явная хабалка, в наглую:

- Когда ты тут под капельницей храпел, мы терпели, так чего ты на людей наезжаешь?

- Так я ж по делу храпел. А вы устроили бузу. Ладно, налейте и мне чифирьку.

Так и познакомились.

Банку с чифирем они прикрывали новой книжкой в синем клеенчатом переплете «Новый завет и Псалтырь», отчего посередине обложки образовался круглый знак от банки.

- Богохульствуете?

- Да нет. Просто ничего другого нет.

Рядом со мной положили наркомана Максимова. Приличный с виду парень, недурен собой, но живет на героине.

- Максимов, ты сколько в последнее время принимал? – Спросила Татьяна Сергеевна.

- Полтора кубика.

- Ну ты даешь! Скоро по стенам ползать начнешь.

Так и вышло.

Где-то спустя полчаса-час Максимов стал сам с собой разговаривать. Вернее, не с собой, а с кем-то воображаемым.

Я пошел к санитару:

- Нарик там бредит. Я его боюсь.

- Да все нормально. – Успокоил санитар. – У них такое часто бывает.

Проснувшись утром, я рядом Максимова не обнаружил. Он оказался в соседней палате, привязанным к койке.

Вот и не страшно. Ха-ха.

Потом он, истекая слюной и бредя, три дня бродил по отделению, и, в конце концов, ушел восвояси. Искать дозу.

Вот кошмар! Тут от алкоголизма не отделаться, а нарикам, похоже, намного хуже.

Из реанимационной палаты повели мыть в душ обкакавшегося пациента, парня лет 30-ти, по кличке Вермишелина.

- Донецкий, помогай вести пациента! – Закричала мне Татьяна Сергеевна.

- Не могу, брезгую. – Признался я.

- А я не брезгую? – Устыдила меня она.

Кое-как довели, посадили в душе на стул, стали мыть.

- У тебя вместо мозга одна вода. Ты уже гидроцефал. Допился. – Сказала Татьяна Сергеевна Вермишелине. – Томография показала. Вот, Донецкий, будешь пить, таким же станешь.

Воспитательный момент.   

Некоторые умудряются бухать прямо в наркологии. Заховают где-нибудь бутылку, например, в клумбе для цветов, или в резиновом сапогах, что завернуты в целлофановый пакет и спрятаны в тумбочку, и в  отпивают понемногу.

И это на фоне приема таблеток и уколов. Прямо экстрим какой-то. Загнуться от подобной терапии можно в один момент. Врачи этого «момента мори», естественно, опасаются.

Если таковых «экстремалов» ловят, то сразу выписывают. Никто из наркологов не хочет брать на себя ответственность за смерть человека. Пугают реальной дуркой, то есть психбольницей в деревне Богданово.

Богданово – это вообще жупел, пугалка для тех, кто еще окончательно не деградировал:

- Это здесь у вас - лафа. - Обычно говорит медсестра. - Лечись – не хочу. А там, как в тюрьме, все за решеткамис колючей проволокой. Привяжут насильно к кровати и заколют до невменяемого состояния.

8

Повторюсь.

Контингент простой: работяги да торговки с минирынков (преимущественно, понятно, женщины), допившиеся до сюрреализма в собственных глазах, который никакому Сальвадору Дали в кошмарах не привиделся.

Вот Вася, обычный дворник, молодой еще парень, крепкий скобарь. За отличную работу два раза показывали по местному ТВ. За три года семь «ходок» в наркодиспансер, причем с психозами.

- Как так? – Спрашиваю.

- А так. – Рассказывает. – За день так напашешься метлой, что в глазах темно. Надо расслабиться. Сядешь с ребятами на скамеечку, и по пивку. Потом водочка. Завтра опять на работу. Могу пить до четырех месяцев. И так по кругу, пока стрекозы с ослиными ушами перед глазами не залетают. Тогда - сюда. Слава Богу, что есть такие заведения, где дают человеку возможность не упасть окончательно. – Философствует он.

- А если не пить? – Спрашиваю.

- А как же тогда трудовой стресс снимать? Один бухает каждый день по немножко, и все окей, а другой выпьет пару раз и – в дурку.

Все алкоголики сами немного наркологи. Но иногда уместно послушать и опытную медсестру.

- Я в наркологии 30 лет, так что многое видела. – Рассказала мне женщина, заботливо ставя капельницу. - В советское время ты после недельной пьянки разве ж здесь бы оказался? Да ничего бы с тобой не случилось бы. Походил бы с похмелья, грустный. Тогда спирт другой был, пищевой. А сейчас в бутылках сплошной косметический спирт. Травитесь, люди!

Удалось пообщаться с работягой Сеней. Ему лет за пятьдесят. Целый месяц он оттрубил на кране на строительстве.  

- Жирища, духотища. Ну, сдали объект, и забухал. Да так, что ноги отказали. Сыновья в «Газель» матрас бросили и сюда. Я - в отказ. Ни в какую. Везите обратно! Они – не поедешь, помрешь. Только через три дня и очухался. Сейчас хоть расхаживаюсь.

Сеня – типичный русский мужик, хоть и прожил 10 лет в РВильнюсе. Любит вкусно поесть, ну, и выпить, конечно. Работяга, каких мало, специалист высокого профиля. Сметанка, помидорчики, колбаска на тумбочке.

Мечтает:

- Наши-то, сейчас, небось, в баньку собираются. Водочка, огурчики малосольные. Лепота!

9 

В один из дней встречаю в коридоре в дрезину пьяного дедулю в трусах, которого ловят санитары.

- О, святой отец! – Удивляюсь я. – И вы тут?

- Какой я тебе святой отец? С чего ты взял?

- Да по внешнему виду и кресту на груди.

- Не надо мне тут ля-ля.

Санитары увели старика в отделение интенсивной терапии и зафиксировали. На следующий день он оказался в нашей палате и признался, что да, священник из местности Лохово, приехал отдохнуть. Поговорив с заведующим отделением, он получил шикарную пижаму, в которой щеголял и хвастал нам:

- Значит, запомнили они меня. Я ж тут не в первый раз. В прошлом году в день Ольги митрополит Евсевий наградил меня крестом с драгоценностями. Где крест отцу Василию? – Спрашивает на церемонии. Взял и сорвал с отца Муханова. Я после свой найти не мог. Ну, тогда так «наотмечался», что здесь оказался. И мне тут так понравилось! А что это ты все записываешь в блокнотик?

- Я журналист, записываю разные разности.

- А! Ну, давай-давай. Я тебе много чего расскажу. Сам я служил на Кавказе, награжден специальными знаками отличия, как раз война началась, беда…

Оказалось, что отец Василий один из немногих православных священников, которые служили в Чечне в самые страшные годы, и остались живы.

- Отец Николай с Залита надоумил. Надо, говорит, тебе срочно с Кавказа бежать. Так я и оказался на Псковщине.

- А сейчас-то чего тут?

- На работе надорвался. Сенокос. Страда. И все под этим делом. – Он выразительно щелкнул себя по бороденке. - Вот, решил немного отдохнуть, подлечиться.

10

Точняк 2-го августа, в День ВДВ, привезли ветерана-десантника, сапера разведроты, обезножевшего от двухнедельного запоя.

Тут они и нашли друг друга: спецназовец Захаров, по пьяни долбанувшийся головой, или кого-то головой долбанувший, святой отец Василий и десантник Быков. Все прошли Чечню, ту, первую еще войну и последующие войны, и им было, о чем вспомнить. Ущелья, стратегические высоты, спецоперации, чеченские населенные пункты, Грозный, Шатой, Аргун...

Я сижу и только записываю «перлы». Ну, думаю, Пулитцер  мне обеспечен.

- Как раз 2 августа я и обезножил. – Рассказывает герой ВДВ. - Лежу, не встать. До телефона не дотянуться. Что делать? Начал орать. Хорошо, дружок мимо проходил. Так дверь взломали, вытащили. Врач удивился: это сколько ж выпито? А у меня под диваном – целый склад полой посуды, да пустые «джин-тоники». – Уточняет герой Чечни. – Повезли в гарнизонный госпиталь. Там какой-то закавыки в документе не хватает. Тогда - в городскую. Вот это отстойник, скажу я вам! Кинули на каталку, как говно. Ору им: «Я ветеран войны, у меня на кителе даже на спине места для наград не хватает, а вы что делаете, гады? Катаете меня туда-сюда». «Лежи тут, говно, и не тявкай», - отвечают. Слава Богу, отправили сюда, в наркодиспансер. Так у меня и здесь анекдот вышел. Носилки-то занесли в палату, а как такое тело на кровать перевалить? Так я на руках, будто обезьяна, как орангутанг, как прыгну! И в койке. Ого, говорят, такого у нас еще не было…

Мы едим арбуз со свиной нарезкой, будто не в больнице, а  в санатории. Тут-то и заглянула та медсестра:

- А вы еще не в Богданово?

Мы – пока нет.

11

Да, в наркодиспансере довольно свободный режим, принял таблетки и процедуры, и либо в объятия Морфея, либо можно погулять по довольно живописной территории. А можно и на речку сходить или в магазинчик в промежутке между уколами.

Идем компанией в сторону реки мимо коттеджей обеспеченных людей, этакий «закос» под Америку, имитация квартала престижного жилья. Обыватели моют автомобили, стригут газоны за металлическими заборами. Эрзац американской мечты, да и только.

- Вот бы по этому району из «Града»! – Произносит сакраментальную фразу спецназовец, и мы все с ним солидарны.

Достало уже это общество потребления для избранных.

- А что, ты думаешь, нынешний режим долго продержится? – Задается вопросом батюшка. – Вот им! – И показывает выразительную дулю в небо.

Вернувшись обратно, обнаруживается катастрофическая для меня пропажа: блокнот с записями бесследно исчез. Вместе с диктофоном. Украли. Причем духовную ценность.

У меня - нервяк.

Вот-вот должны были выписать, а тут такой подлог. Похитили-то с умом. Не что-нибудь, а записки.

Все, плакала моя Пулитцеровская премия.

Хочу вызвать милицию, но спецназовец Захаров отговаривает: дескать, без толку. Приедет дознаватель, потыкается полчаса, и уедет.

Возникает три версии: медперсонал, батюшка Василий и человек с инфракрасными глазами, заместитель директора какой-то фирмы: вчера пил, проснулся, глаза красные, собутыльник в лоб бутылкой ударил.

Я его грешным делом обидел, обозвал приблудным, когда мы арбуз ели, вот он из мести и выкрал самое ценное, - подумал я, еще не свободный от последствий психопатии вроде мании преследования. .

Тот - ни в какую:

- Не я, и все. У святого отца ищи.

Святой отец орет, что сейчас кого-нибудь прибьет. С «инфракрасным» я чуть не подрался.

Хорошо, встрял десантник Быков.

- Были бы мы потом с тобой, Саша, ни в какой, ни в милиции, а на кривой версте, в Богданово. Хорошо, десантник рядом оказался. Спас. – Сказал мне человек с инфракрасными глазами, когда все немного успокоились.

Я опять к святому отцу. Батюшка за версию о краже меня чуть стулом не убил.

Самым здравомыслящим оказался спецназовец Захаров, высказав версию, что бумаги утащил медперсонал. Потому что медперсонал опасается, что я опять про них напишу какую-нибудь гадость.

- Я слышал, как ты с ними разговаривал. - Поведал он очевидное. - Ты сидел, и что-то строчил, слушая диктофон (я расшифровывал интервью одного нонконформиста), а они у тебя спросили: «Опять гадости про нас сочинять будете?» А ты им в ответ: «Еще круче напишу!» Вот и делай выводы.

Во, идиот, думаю. Я-то тогда пошутил, и был уверен, что никаких «гадостей» не сочинял и сочинять не собираюсь, а они-то по-другому думают.

Значит, сам виноват.

Но материала в блокнотике с диктофоном все равно до сих пор жалко. Понятно, что никто теперь не сознается. И не вернет мне наш «пир духа».

12

Вечером батюшка, засадив три банки джин-тоника, принялся изображать из себя пастыря овец заблудших, одевать на голову одеяло и бродить по палате, исполняя гимны, хватать курящих в туалете девок за задницы, и вообще чудить.

Как рассказали мне позже братья-алкоголики, батюшку Василия из диспансера выперли, от греха подальше. Зато появился новый, тоже поначалу в одних трусах, не вписывающийся в дверные проемы.

- Батюшки, особенно сельские, к нам часто попадают. – Поведала мне сердобольная и явно воцерковленная медсестра. – Служба у них на селе трудная, и вся на виду. К примеру, нужно причастить 15 человек, а пришло всего 10. Вино это девать никуда нельзя, вот они и выпивают. А так и пристраститься недолго. За обычным человеком три беса ходит. А за отцом святым - тридцать три. Так что их пожалеть надо, наших православных батюшек.

А я что? Я жалею. Говорят, жестокие люди ужасно сентиментальны.

13

Пишу по памяти, ибо украденного блокнота не вернешь, но вот что примерно сказал мне зав отделением интенсивной наркологической помощи Анатолий Чечкин, крепкий и справный мужик с добродушным лицом.  

Я спросил, отчего в отделении наркоманы лежат вместе с алкоголиками, ведь это совершенно разные субкультуры?

Классовая ненависть. Наркоманы – дети богатых родителей. Кто-то даже лежит с ноутбуками, смотрит фильмы, играет, пока ломка не придет. Потом по стенам ползает. Другие нарики, победней, на взводе, на нервяке, бегают по отделению, шукАют по тумбочкам, чего у кого стибрить.

А алкоголики – по преимуществу рабочий класс. Наркоманы ненавидят алкоголиков, почитая их за «быдло». Алкоголики отвечают взаимностью. Бояться и не уважают наркоманов, потому что те воруют у них вещи, прежде всего, телефоны, чтобы обменять на дозу. То есть алкаши, числящие себя за людей,  нариков таковыми считают. А держат за опасных «насекомых», чуваков, похожих на персонажей фильма «Кин-Дза-Дза».

Как выразилась одна медсестра, наркоманы – отчаянные ребята. Они, как машины: есть бензин, то есть доза, едут, двигаются, нет – ищут способ эту заправку найти.

Готовы нарики буквально на все. Ничего не боятся. Колют себя куда угодно, в шею, в пах, между пальцами ног, даже в крайнюю плоть пениса.

И конечно, их нужно лечить отдельно и в закрытом режиме. Я сам стал свидетелем, как парень, тот самый Максимов, - героиновый наркоман, придя в наркодиспансер, и пробредив суток трое, свободно ушел домой. Зачем, спрашивается, приходил? Ведь сам пришел? Как пришел, так и ушел.

- Это вопрос не к нам, а туда. – И доктор Чечкин показал глазами вверх. – У нас режим свободный. Хочешь – лежи, не хочешь – нет. Свободен. Никто не держит. Поэтому к наркоманам вольготно подъезжают таксисты или друзья какие-нибудь, привозят дозу, те колются и валяются тут вокруг, по кустам. Где, спрашивается, хваленая наркополиция? Чем занимается?

- Думаю, наркомафию «крышует». – Ляпнул я.

- Я этого не говорил. – Сказал Анатолий Григорьевич. – Но вот что сказать необходимо. Больные, убогие, немощные люди - не пьют. Им их слабое здоровье не позволяет. А пьют-то как раз здоровые, те, у кого здоровье есть пить. Получается, мы спаиваем лучшую детородную часть нации. Значит это кому-нибудь нужно?

14

После выписки я вернулся в мастерскую в Дом Сафьянщикова, и в коридоре встретил доктора Мясоедова. Решили накатить за освобождение от врачебной опеки. И я задал доктору все тот же вопрос: кому это нужно?

И доктор выдвинул такую теорию поголовной алкоголизации населения: просто пьяным народом легче управлять.

- Представь, Саша, что завтра из продажи пропал бы весь алкоголь, и его не было бы, допустим, с месяц. Сухой закон. Самогоноварение под запретом с угрозой мгновенного расстрела по законам военного времени. Народ потихоньку протрезвел бы, прохрюкался, оглянулся бы по сторонам, и задался бы разными неприятными для власти вопросами. Оно им надо? – Доктор Мясников тоже кивнул вверх. – Вряд ли. Вспомни Горбачева. Объявил сухой закон, а в результате - развалил Советский Союз, сука! Так что продавали водку и продавать будут. А все их пропагандистские антиалкогольные компании – полное фуфло. Так что, получается, пили и пить будем.

И была в его словах какая-то горькая, как водка, правда. Мы по этому поводу чокнулись и закусили.

15

Бытовой хэппининг. Сначала: пузырьки шампанского на брудершафт с ви-джеями, мелькающими на экране. Затем: оливье, виски под шубой, джин без тоника на двоих. Потом: совокупный провал в углюченный, как видео-арт, сон.

Пару суток добиваем опитки, пережевываем объедки, недолго блюем.

Но притормозить уже нельзя. День-ночь, неделя прочь. Запой-с.

Поэтому: водка и еще раз водка. Гудбай, май майнд, гудбай. Теперь: в замкнутом, словно капсула космонавта, одиночестве.

Мутный психотропный экстракт. В поисках утраченной аутентичности. Персональный кошмаринг. Разглядывание распухшего двойника в зеркале. Партизанская вылазка за очередным смыслом, плещущимся в бутылке.

Мобильник выдает глухие сигналы как бы из потустороннего мира. Нет ни сил, ни желания. Паническое предчувствие психоза. Дефицит глюкозы, когда глюки на подходе. Кажется, что вот так, банально - ткнешь пальцем в стену, и она порвется, точно театральная, из папье-маше, декорация.

О, где ты, мой черный человек?

Ступор зомби: голое, оглушенное алкоголем, обезвоженное существо, механически жмущее на кнопки телевизионного пульта.

Бессонница, ломка, токсины – онлайн. В черепе непрерывное гудение каких-то оголенных проводов. Химические реакции внутри организма так ясны и отчетливы, будто скелет и мышцы существуют по отдельности. Кожа невыносимо чешется не столь снаружи, сколь изнутри. Еще немного, и зрачки взорвутся, словно заряды с нейтронной картечью, рассекая зыбкую, в сполохах помех, размягченную, словно похмельный мозг, бытовуху.

И вот в какой-то не фиксируемый момент (или это серия моментов?), по законам палп-фикшн, начинается самое интересное. Из белиберды и бдений вдруг возникают причудливые гости: радужные, прозрачные шарики и порхающие блестящие зверушки. Они совсем не хоррор, к их присутствию быстро привыкаешь, и я только отмахиваюсь рукой, когда назойливый мотылек щекочет мохнатыми лапками лицо.

Иногда я играл со своим двойником в ожившие шахматы, и фигурки совокуплялись на доске, показывая нечто вроде порнографического театра. Трубя хоботами, слоны наползали на кобыл; кони запрыгивали на слоних, а черные и белые человечки, мужчины и женщины, устраивали безумную «Кама-сутру», демонстрируя такие сексуальные позы и групповые сочетания, которых не увидишь даже в самом сюрреалистическом порно.

Впрочем, подобные опции так или иначе знакомы всякому, кто хотя бы однажды отправлялся в рисковое, с отягчающими последствиями, абстинентное приключение.

Саша Донецкий