Сцена / Из первых уст

Все смертные грехи, китч и беспредел 90-х – в Псковском театре драмы ставят «Смерть Тарелкина»

28.04.2021 12:05|ПсковКомментариев: 0

Как связаны Сухово-Кобылин и лихие 90-е, «Смерть Тарелкина» и эстетика Тарантино? На большой сцене Псковского театра драмы вот-вот разыграется криминальная история из постмодернистских 90-х – над премьерой работает режиссер Хуго Эрикссен. Ждать ли от спектакля острополитического высказывания, и какими культурными кодами намерены оперировать создатели? Об этом в интервью с режиссером спектакля «Смерть Тарелкина».

 

– Комедия «Смерть Тарелкина» написана Сухово-Кобылиным в 1869 году. Вы же переносите действие спектакля в недавнее прошлое – «лихие» 1990-е. Как возникла эта параллель?

– В этом нет случайности или моей прихоти. Если мы говорим обо всей трилогии Сухово-Кобылина, она имеет конкретное определение – «Картины прошедшего». 90-е годы для нас сегодня также своего рода «Картины прошедшего», мы можем рассматривать события тех лет с временной дистанции, с большей степенью отстранения. К тому же, время создания этих пьес, вторая половина XIX века, – время колоссальных реформ, это помимо отмены крепостного права значительные преобразования в экономике и, по сути, зарождение капиталистического класса, некий переходный момент, что, безусловно, нашло свое отражение в текстах Сухово-Кобылина. И, мне показалось, что 90-е годы –очень точная аналогия с тем временем: с разницей больше чем в сто лет мы видим нашу страну в момент слома, и, как всегда, в такой переходный период появляется неопределенность законов, брожение, произвол, так скажем, немного Дикого Запада перед приходом к цивилизованному миру. Думаю, что эта среда будет плодотворна для оправдания многих событий, происходящих в пьесе.

– «Смерть Тарелкина» сегодня чаще всего интерпретируется театром как черная комедия с элементами фарса, буффонады, фонтанирующим гротеском, вы же настаиваете на определении «Картины прошедшего». Это намеренное переключение из области фантасмагории в реальность?

– Мне не очень близко то, как трактовался Сухово-Кобылин иными постановщиками в прошлом, за исключением, разумеется, Мейерхольда с его знаменитым конструктивистским экспериментом. На первый взгляд, пьеса располагает к острому существованию, но часто это уходит в дешевый фарс, условный гротеск и агрессивное кривляние артистов в некоем не имеющем примет времени пространстве. Однако современники воспринимали Сухово-Кобылина, в первую очередь, как автора реалистического направления (естественно, исходя из представлений своей эпохи). Я хочу отказаться от штампа исполнения этой пьесы с размалеванными лицами и с борющимися за комические реакции артистами и выявить проблематику, которая заложена в пьесе.

Мне показалось, что взамен гротеска я могу предложить некий постмодернистский ход, а именно – жанровость, то есть разыграть пьесу Сухово-Кобылина как некую криминальную историю из 90-х, которую я бы мог смотреть на VHS в детстве, перевести это в балабановский или тарантиновский ключ, что, на мой взгляд, не является насилием над текстом или издевательством над классикой, а, наоборот, хочется верить, даст изящный и ироничный способ ощутить пульсацию авторского содержания.

– Узнает ли зритель в спектакле не только произвол и хаос постперестроечных лет, но и какие-то до боли знакомые ситуации сегодняшнего дня?

– Я не хотел бы, чтобы эта постановка, которую мы определили как «картины прошедшего», вдруг внезапно трактовалась превратно как некое политическое высказывание о сегодняшних реалиях. Эту пьесу можно повернуть в таком направлении, но все-таки, не будучи политическим деятелем, я хотел дистанцироваться от сегодняшней повестки и поместить все происходящее в некие мифологизированные, постмодернистские 90-е, которые отпечатались в огромном количестве произведений искусства, и поиграть с этими культурными кодами.

Я не планирую вживлять в пьесу личное высказывание – достаточно того, что уже сказано Сухово-Кобылиным, а дальше каждый волен сам искать параллели и задумываться над тем, что изменилось в сравнении с теми временами, когда жил автор, и что изменилось в сравнении с 90-ми с позиции сегодняшнего дня. Если параллели возникнут, значит они проступают помимо нашей воли и доказывают прозорливость и тонкость чувства реальности самого Сухово-Кобылина.

– Кто они, герои вашего спектакля? Типичные чиновники? Типичные мошенники?

– Это представители разных структур, наделенных властью, каждый со своими интересами, каждый с какой-то темной подноготной, которая может сыграть против него. Здесь идет очень конкретная борьба интересов и в то же время борьба за выживание.

– А как насчет знаменитой цитаты из пьесы: «Людей нет – все демоны»?

– Если абстрагироваться от контекста, в котором звучит эта реплика Тарелкина (он, изнуренный жаждой, галлюцинирует в этот момент), то можно сказать, что это, действительно, та пьеса, которая лишена положительных персонажей. Если угодно, мы можем взять список семи смертных грехов и убедиться, что в «Смерти Тарелкина», так или иначе, отражается каждый из них. В этом смысле привлекательных наружностей и примеров для подражания в этой пьесе нет.

– Поделитесь, как вам работается с псковскими артистами, сложилась ли команда?

– Без какой-либо напускной вежливости могу сказать, что я очень доволен. Мне кажется, состав спектакля сбалансирован: каждый привносит свои краски. Довольно быстро, причем с артистами разных поколений, у нас возникло взаимопонимание, и, несмотря на жесткость этого материала, мы находимся в хорошем настроении, позволяем себе юмор (хотя и немного мрачный) и, не расслабляясь, идем к желанному результату, предвосхищение которого есть сейчас. Все понимают художественное намерение и язык будущего спектакля.

– Какими-нибудь интересными приемами и режиссерскими ходами будете удивлять зрителей?

– Естественно, но, я думаю, пусть зрители все-таки удивятся только тогда, когда посмотрят спектакль. На данном этапе лучше говорить про содержание, замысел и стилистику, ну, а сами постановочные приемы раскрывать и объяснять не стоит.

– Какова природа вашего интереса к этому времени – к эпохе 1990-х годов?

– В данной ситуации это, скорее, интерес эстетический. В это странное время всё смешалось, это был жуткий китч – веяния, которые доносятся с Запада, соединяются с советским наследием, получается этакий микст. То, как одно на другое наслаивается, и насколько жесткие вещи происходят в этой реальности, которая кажется абсурдной и пародийной, – вот это, по-моему, стреляет.

Вспомним Шнитке. Когда он хотел показать зло, он часто делал это через свое понимание пошлости: например, Мефистофель поет арию, и она намеренно сделана как танго, как низкий, с точки зрения Шнитке, жанр. Пошлость, по Шнитке, это и есть зло, которое выявляет себя не в чем-то величественном, а в чем-то китчеобразном. В этом смысле всё зловещее, что есть в пьесе Сухово-Кобылина и хочется выявить через эстетику китча.

Беседовала Елизавета Славятинская (пресс-служба Псковского драматического театра)

ПЛН в телеграм
Лента новостей