Комик-шоу «Достоевский»

На Пушкинском фестивале в Пскове показали «Преступление и наказание» Константина Богомолова от Санкт-Петербургского театра «Приют комедианта».

Фото здесь и далее: Игорь Ефименко

Писать о «Преступлении и наказании» Константина Богомолова трудно как минимум по двум причинам. Во-первых, спектаклю недавно исполнилось три с половиной года, то есть он давно и подробно разобран отечественной критикой, и, если ты прочел хотя бы две-три рецензии, неизбежно где-то повторишься. Это все равно что сочинять в 2022 году рецензию на, допустим, – «Криминальное чтиво» Тарантино.

В таких двусмысленных ситуациях спасает лишь то простое, но фундаментальное обстоятельство, что даже известный культовый фильм с течением времени как будто меняется, обрастая новыми смыслами, восприятиями и рефлексиями; актеры на пленке начинают немного по-другому играть свои роли; а уж театру сам Бог велел: спектакль – искусство живое, концептуально незавершенное, реализуемое здесь и сейчас, а значит, то, что увидели зрители на сцене Псковского театра драмы вечером 23 сентября, – в любом случае вещь в чем-то свежая и неповторимая.

Во-вторых, приклеенная к творению Богомолова этикетка «постирония» на самом деле верна, и в «Преступлении и наказании», как убедились псковские зрители, эта штука отлично функционирует. В связи с чем любой новоявленный критик имеет полное право снять с себя всякую ответственность за ересь интерпретации.

Вот так, выписав себе индульгенцию, продолжаю. Так что же я/мы увидели вечером 23-го сентября на псковской сцене?

Мы увидели серую комнату – нечто вроде дискобара с резким неоновым освещением, скамейкой и дверью. Единственная деталь, которая нарушила унылый интерьер стандартного ночного клуба к финалу спектакля, – это распятие на стене, намекающее на какую-то возможную метафизику.

По ходу спектакля выяснилось, что каждый предмет строго функционален: на барную стойку можно облокотиться, скамейка – это, понятно, ложе (не столько любви, сколько смерти), а распятие превращает дискотеку в церковь, в которой суждено повенчаться Дуне и Лужину.

Дискобар, понятно, не случаен: именно в таких местах обычно проводятся стендап-шоу, на которые заезжие комики зазывают местную публику, и в которое режиссер Богомолов, собственно, и обратил избранные страницы романа Достоевского. Свет в зале еще не погас, и зрители не успокоились, а из двери вдруг вышла Пульхерия Александровна Раскольникова (Алена Кучкова) и закатила почти десятиминутный монолог-рассказ о последних событиях в семье. Из письма сыну Родиону зритель узнал во всех подробностях, в какие скандальные неприятности попала дочь Дуня, и что нас, по всей вероятности, ждет дальше.

А далее звучит знаменитый свадебный вальс из советского фильма «Мой ласковый и нежный зверь», служащий (не вальс, а фильм), как мы понимаем, не только музыкальной отбивкой между номерами стендап-шоу, но и своего рода небанальной рифмой к коллизии Дуни, Лужина и Свидригайлова.

Комичная пара – Раскольников (Дмитрий Лысенков) и Мармеладов (Илья Дель) разыгрывают хрестоматийную сцену в кабаке, потом появляются по очереди – Соня (Марина Игнатова), Свидригайлов (Валерий Дегтярь), Дуня (Мария Зимина) и все так же, на ногах, отрабатывают свои монологи-диалоги из романа.

И первый вопрос, который наверняка возникает у зрителя: а кто эти люди? Вот этот холодный, равнодушный, высокомерный, самовлюбленный моральный урод в исполнении актера Лысенкова и есть Родион Раскольников? Или любующийся собой паяц – это в самом деле Мармеладов? Высокая статная женщина за шестьдесят – это юная, почти девочка, проститутка Соня? И почему Лужин должен быть карликом? И так далее.

Кто это, вообще, извините, такие? Артисты стендап-шоу, которым по недоразумению раздали реплики из романа Достоевского, посулив солидный гонорар? И вот они, как могут, отрабатывают номера? Или на сцене все-таки персонажи?

Я неслучайно закавычил в заголовке фамилию писателя, поскольку то, что видит зритель в спектакле Богомолова – это не совсем Достоевский. Или точнее: совсем не Достоевский. Это – Богомолов как он есть. То есть нечто совершенно иное. Здесь нельзя употребить даже известный оборот «по мотивам Достоевского», – настолько тенденциозно и субъективно представлен текст «Преступления и наказания».

«Как так может быть?» – спросит читатель, не видевший спектакля. «А вот так», – отвечу я ему. Богомолов, вероятно, не был бы Богомоловым, если бы не вывернул знакомый вроде бы роман Достоевского наизнанку, и не сварганил бы из него что-то совсем необычное: по-своему замечательное и возмутительное.

И пусть в аннотациях или в интервью, сопровождающих спектакль, нам рассказывают о том, как Богомолов бережен к слову Достоевского, что подобная авторская транскрипция – это «тщательное прочтение», что ни одна фраза, ни одна запятая, ни одна пауза не пострадали.

Все эти уверения, разумеется, – чистое вранье и художественное издевательство. Та самая «постирония». За что мы Богомолова, наверное, и ценим. Однако, повторюсь: спектакль, сделанный на сцене «Приюта комедианта» – это анти-Достоевский, взрывающий шаблоны восприятия романа. Шаблоны взрываются, а персонажи оказываются другими – богомоловскими «бесславными ублюдками».

Возьмем главного героя «Преступления и наказания» Родиона Раскольникова. В блестящем – надо признать – воплощении Дмитрия Лысенкова зрителю является, повторюсь, какой-то поистине эксклюзивный мудак (лучшего слова не подберешь), мудак исключительный и незаурядный. Плюс к тому – не то маньяк, не то дебил. Деревенский дурачина с зашкаливающим ЧСВ. Он вызывает омерзительное чувство. Его хочется ударить или придушить. Он постоянно корчит какие-то омерзительные рожи. Я все никак не мог понять: зачем? Потом, наконец, дошло: так это ведь низкий жанр – комик-шоу!

До первого антракта, как мне объяснила знающая коллега, актер Лысенков «косплеил» комика Александра Ревву. Во втором действии он вдруг стал жутко похож на артиста разговорного жанра Маскима Галкина. Мимика, манера произносить фразы, – ну, вылитый Галкин! В третьем действии мне почудилось, что артист пародирует выступления Петра Мамонова периода «Звуков Му». Это было настолько смешно и жутко, что, ей богу, я чуть со стула не свалился от смеха и отвращения.

И вся эта чудная игра ради одной чудовищной цели: скрыть преступление. Раскольников корчит рожи из страха и презрения к людям. Он – патологический трус и подонок. Хочет он одного: выскользнуть из пут веселого мента Порфирия (Александр Новиков), уйти от законного возмездия. Выпутаться, как мы знаем, не удается, но и раскаянья никакого нет. Над бедной Соней с ее нательными крестиками богомоловский Раскольников просто издевается. В никакого Бога он не верит, а жалеет, опять же, тоже только об одном: его антропологический эксперимент не удался, и он, увы, убедился, что сам он, к сожалению, – не Наполеон, а – вошь и тварь дрожащая. Омерзительная тварь, к которой не испытываешь ни жалости, ни сочувствия.

Никакого особого сочувствия не вызывают и прочие персонажи. Они такие же сгустки предельного эгоцентризма, как и Раскольников, но каждый на свой манер, в свою сторону. Мармеладов – самовлюбленный молодой хлыщ, любующийся своим ничтожеством. Пульхерия Александровна – слабоумная, вызывающая чувство брезгливости. Соня – только по профессии шлюха, а на самом деле – конченая святоша. А вот Дуня как раз – настоящая бытовая проститутка, циничная и расчетливая: подвернется случай получше, кинет своего урода и не задумается. Свидригайлов – старый нудный сексоголик, вызывающий жалость и презрение. Лужин – просто физический урод (извиняюсь за вынужденную неполиткорректность, но это то, что грубо и «в лоб» предложил нам Богомолов).

И это называется роман Достоевского? Его «Преступление и наказание»? Где, кроме всех перечисленных выше пороков и низостей, было и еще кое-что. И прежде всего бесконечность человеческой боли. У каждого из персонажей Достоевского она своя: и у Раскольникова, и у Мармеладова, и у Сони, и у Свидригайлова, и даже у Лужина.

В спектакле Богомолова никакой боли нет и в помине. Во всяком случае, я ее не увидел и не почувствовал. Вышедшие на сцену стендаперы – это просто функции: носители определенных человеческих качеств. Не всегда отвратительных, но всегда низких и пошлых. Достойных разве что пародии в ночном клубе, где якобы «покойник» Мармеладов просто спит, то есть притворяется мертвым, а история про библейского Лазаря обязательно прерывается дискотекой. Или песенкой из советского прошлого «Ах, где найти кого-то!».

Что может быть пошлее и гаже?

Александр Донецкий