Гадость без удовольствия. О «компромиссах» Довлатова и не только

Сергей Довлатов подарил всем нам точную формулу для самооправдания: «Порядочный человек - это тот, кто делает гадости без удовольствия». Я - человек порядочный, ведь гадости делаю, не получая никакого кайфа, как бы утешает себя всякий, кому пришлось совершить нехороший поступок. За расплывчатым словом «гадость» здесь сразу возникает целый ряд стелющихся вслед синонимов, которые легко подставляются в универсальную формулу Довлатова: пакость, подлость, низость, мерзость, пошлость, слабость, глупость и так далее. Замечу, все слова оканчиваются на мягкий знак, - знак компромисса, как и само слово «мягкость». Вроде человеческая мягкость не порок, но как часто исключительно по мягкости характера соглашаешься на откровенную подлость? Соглашаешься прежде всего с самим собой.

«Делать гадость», по Довлатову, - отнюдь не категорический императив: мягкий, интеллигентный и в целом порядочный человек просто ВЫНУЖДЕН иногда совершать какие-то некрасивые поступки, чтобы существовать в этом мире, получая от жизни хотя бы какое-то удовольствие. Считается, что именно об этой моральной коллизии написана книга Довлатова «Компромисс», и об этом же - вынужденных компромиссах, сделках с совестью - пришлось рассуждать участникам фестиваля «Заповедник» имени Сергея Довлатова, объясняя публике, почему они всё-таки приехали на фестиваль, тогда как многие (в силу известных всем привходящих обстоятельств) категорически отказались.

Писатель Виктор Ерофеев нашел для этой довлатовской дилеммы, по-моему, очень нужные слова (вот что значит «мастер слова»!). Далеко не всякий человек на такое способен; обычно мы обходимся «понимательными» жестами и многозначительным мычанием: «Ну ты же, старик, пык-мык, понимаешь...». Ерофеев же заявил четко: «Сейчас Довлатов превращается в наш карманный справочник: «Как жить дальше?». И надо ему сказать «спасибо». За то, что он не командует нами, а позволяет каждому выбрать свой компромисс. Позволяет каждому жить так, как положено ему по заданию собственной жизни». И еще: «Правы и те, и другие. И те, кто поехал, и те, кто не поехал. Плавающая, компромиссная мораль Довлатова... С ней можно жить в том новом времени, которое окончательно наступило после убийства Немцова. Я вас поздравляю: мы все живем в Советском Союзе».

С Виктором Ерофеевым был категорически не согласен кинорежиссер Алексей Герман-младший, сейчас пишущий сценарий будущего фильма о Довлатове: «Я, в отличие от коллег, вообще не считаю, что Довлатов шел на компромиссы. Когда мы скрепляем имя Довлатова и компромисс, - это неверно. Потому что я никаких компромиссов не вижу. Ну, какие компромиссы? Несколько публикаций? Работа в газете? Ну, что, он не смог бы написать роман о рабочем классе? Не смог бы издаться году в 74-м? Мог бы. Он что, не мог бы написать рассказ про юность Ильича? Смог бы. Где были компромиссы? Довлатов органически не мог перейти какой-то шаг и встать в строй советских писателей. Я считаю, что вся его жизнь есть попытка сохранить энергию. Он пытался написать идеальную книгу. Он был бескомпромиссен в борьбе за себя».

В этом очном, тет-а-тет, споре двух художников о судьбе Довлатова в России, - судьбе прижизненной и посмертной, - есть и другие участники, заочные. Станислав Говорухин, приехавший в Псков на Довлатовфест представлять свой новый фильм «Конец прекрасной эпохи», снятый по мотивам повести «Компромисс», выступая в прямом эфире «Эха Москвы в Пскове», пояснил, что его новый фильм о нем, а вовсе не о Довлатове: «Мой фильм обо мне, потому что я ведь начинал как Довлатов, как журналист. Поэтому ситуации «Компромисса» - это один в один мои ситуации, я попадал в такие же истории, также приходилось врать». Говорухин, по его собственному признанию, если бы писал книгу о своей жизни, написал бы примерно то же самое, что и Довлатов, «только не так интересно и не так остроумно». «Это фильм не о Довлатове, не экранизация его книги. Это судьба журналиста, которая немножко похожа на судьбу Довлатова», - расставил смысловые акценты знаменитый кинорежиссер.

Это важно знать, когда смотришь «Конец прекрасной эпохи» Говорухина. У читателя, знакомого с творчеством Довлатова и любящего его тексты, неизбежно возникнет вопрос: «А кто такой, этот выдуманный Говорухиным журналист Лентулов? И почему он так не похож на лирического героя Довлатова?». А потому и не похож, что это не двойник Довлатова, а двойник Говорухина. Можно спорить о том, насколько этично было использовать тексты Довлатова для создания собственной версии шестидесятых, но это уже совсем другая дискуссия. Важно, что Говорухин, когда снимал свой фильм, прекрасно осознавал его основную дилемму - противоречие советского журналиста между «враньем» и «правдой», необходимость лавировать между одним и другим, делая вынужденный выбор в пользу «вранья», что, кстати, с крушением СССР из журналистики никуда не исчезло, а просто обрело более изощренные формы, обросло витееватостями и эвфемизмами, то бишь все теми же довлатовскими компромиссами.

Другой участник заочного спора вокруг Довлатова на фестиваль его имени и не собирался, зато опубликовал в сентябрьском номере журнала «Русский пионер» статью, как принято нынче выражаться, «взорвавшую интернет», я имею в виду Дмитрия Быкова и его сочинение, которое он так и назвал «Компромисс»: «Он легитимизировал и наделил нешуточным самомнением целый класс людей, и людей чрезвычайно противных, шумных. - Написал Дмитрий Быков. - Довлатов не напрягает ни себя, ни читателя: это идеальное отпускное чтение, и вред от него, в общем, только один. Это чтение завышает читательскую самооценку. /.../ Оказывается, его «обывательская лужа», как называл это Блок, может быть предметом словесности! Его запои (никогда не слишком долгие), конфликты с начальством, трусливые измены себе и жене — все это проза, страдания, жизнь, причем вполне достойная увековечения! Оказывается, похмельное страдание — тоже страдание, и родственное чувство к брату — тоже великое чувство, и ежедневная внутренняя борьба жадности и скуки, и жажда начать новую жизнь, и разрывание между женой и любовницей — все это можно воспеть, да как изящно!».

Все эти упреки Довлатову и его читателю прозвучали накануне на «Пионерских чтениях», которые должны были состоятся в Пскове, а прошли в московском ЦДЛе - по все тем же привходящим причинам. И быковские упреки Довлатову можно было бы принять, если бы сам Быков служил образцом честности и бескомпромиссности, житейской и художественной, и никогда не шел на собственные компромиссы. Но он же - человек и журналист. И «презренный» Довлатов в своих текстах показал, что так называемая «бескомпромиссность» - лишь другое название, обратная сторона все того же хорошо знакомого нам «компромисса», все той же, так любимой Быковым, художественной амбивалентности. За маской якобы высоких принципов — такие же сделки с совестью, те же гадости, только здесь почему-то совершаемые с удовольствием явным.

По-моему, гораздо честней и благородней всех не доехавших до Пскова и Пушкинских Гор был Алексей Герман, который сказал прямо, без всяких экивоков: «Я рад, что приехал. И никаких компромиссов не вижу тут вообще. Не приехать в последний момент было бы хамством и предательством. Не надо путать уважение к писателю с трагической судьбой, событие, которое делается из самых лучших побуждений, с этой криминальной историей, которая рядом. Не надо делать себе пиар. Сейчас делают себе пиар люди, которые прекрасно существуют в кремлевскому пуле, изображая из себя демократов. Это ведь не опасно, да?».

Иногда подвиг художника как раз и заключается в том, чтобы воспеть «обывательскую лужу», потому что, будучи воспетой, это уже не «лужа», а поэзия, служащая одной цели - помогать всем нам жить в этом жестком и неуютном мире.

Это был «Словарный запас». Пока, пока!

Саша Донецкий