Новости партнеров
Культура

Заповедник Ностальжи

30.03.2010 17:49|ПсковКомментариев: 3

12 апреля на сцене Псковского театра драмы имени Пушкина псковичи смогут увидеть «Заповедник» Сергея Довлатова в постановке Санкт-Петербургского театра имени Ленсовета (Режиссер – Василий Сенин, в ролях – Артур Ваха, Оксана Базилевич, Лариса Луппиан и другие). Спектакль, шумная премьера которого состоялась в июле прошлого года, вызвал противоречивые оценки критиков северной столицы, но идет с неизменным аншлагом. Накануне псковской гастроли театра обозреватель Псковской Ленты Новостей Александр Донецкий побывал на спектакле.  

«Любимая, я в Пушкинских Горах! Здесь без тебя уныние и скука. Брожу по заповеднику, как сука. И душу мне терзает жуткий страх». Эти, теперь чуть ли не хрестоматийные, строчки собственного сочинения декламирует некто Борис Алиханов, оказавшийся в Пушкинском заповеднике где-то в середине 70-х, погнавшись за длинным рублем экскурсовода. Алиханов – литературный двойник ленинградского журналиста и писателя Сергея Довлатова, который действительно два сезона работал экскурсоводом в Пушкиногорье. А потом, эмигрировав в Америку, поведал о своих злоключениях в знаменитой повести. 

Кроме «Заповедника», Алиханов – герой «Зоны» и еще нескольких рассказов Довлатова. К примеру, в «Компромиссе» рассказчик действует под настоящей фамилией автора. Что в целом свидетельствует об автобиографичности довлатовской прозы, талантливо скроенной на принципах модного когда-то журнализма. Но путать рассказчика и автора все же не стоит. Тем более подставлять вместо Алиханова – Довлатова.

На сцене Петербургского театра имени Ленсовета Алиханова играет Артур Ваха, по мнению некоторых критиков, удивительно похожий на автора «Заповедника» если не внутренне, то внешне.

Поразительно удачная, мол, фактура. И все-таки на сцене не Довлатов, а именно Алиханов. То есть персонаж, а не прототип.

И об этом необходимо помнить.

Когда некоторые критики упрекают режиссера Василия Сенина, поставившего «Заповедник», в чрезмерной, по их мнению, свободе интерпретации, то они, как кажется, держат в уме как раз реального Довлатова, а вовсе не его двойника, и в этом заключается главная ошибка. Алиханов отнюдь не отражение Довлатова (пусть даже в кривом зеркале), а его призрачное преломление в магическом кристалле.

А в таком кристалле возможно все.

Сновидения, галлюцинации, превращения, чудеса.

Поэтому, когда летним вечером крупными, нарочито театральными хлопьями на сцену неожиданно начинает падать снег, а из озабоченных замужеством, сугубо советских товарок, как из коконов, вдруг выпархивают изящные пушкинские барышни, - это не обычный деус экс махина, а особые эффекты сознания, телепортирующие героев в пространстве и во времени.

Поэтому и Пушкин – не то призрак, не то глюк – мелькая по сцене, то сыплет афоризмами, то декламирует стихи, то исполняет популярную песню Джо Дассена. И этот номер в жанре караоке у него отлично получается.

Поэтому, если в начале спектакля звучит забытая песня Анны Герман, то ближе к его кульминации зритель услышит хит Жанны Агузаровой, и здесь рифмуются не только имена, но и судьбы. Заповедник и есть та «чудесная страна», о которой Довлатов незадолго до смерти написал в письме к другу: «Я побывал в 13 странах мира, но лучше мест, чем Пушкинские горы, не видел». 

Поэтому и психоделический видео-арт Бананана из кинофильма «Асса» вполне мог присниться похмельному довлатовскому персонажу, который, как и автор, приехал в сельцо Михайловское с улицы Рубинштейна, что рядом с рок-клубом, совсем неподалеку от Владимирского проспекта, 12, где находится театр имени Ленсовета, на сцене которого материализовались герои «Заповедника».

Семидесятые легко обращаются в нулевые и обратно. И ни брюки клеш, ни туфли на платформе, ни стук пишущей машинки не должны вводить в заблуждение: постановка Василия Сенина меньше всего претендует на то, чтобы служить некой  ретро-иллюстрацией для эпохи застоя. Декорации - условней некуда, и портрет Брежнева или винтажный телевизор вряд ли способны обмануть зрителя.  Перефразируя Чехова, вся Россия – заповедник, иначе говоря, Лукоморье, волшебная страна, параллельная реальность, где время течет в любом направлении, а пространство проницаемо, и в неудачливом литераторе Алиханове, словно в голограмме, просвечивает сам живой Пушкин. Проблемы с женой и государством, умноженные запойным пьянством, типичны для русского человека на рандеву. В центре карнавального действа  – запрещенный художник, проецирующий обстоятельства своей личной жизни на биографию великого предшественника: «Я хотел изобразить находящегося в Пушкинском заповеднике литературного человека, - признался Довлатов в письме к издателю, - проблемы которого лежат в тех же аспектах, что и у Пушкина: деньги, жена, творчество и государство. И дело отнюдь не в способностях героя, это как раз неважно, а в самом заповеднике, который трактуется наподобие мавзолея, в равнодушии и слепоте окружающих, «они любить умеют только мертвых» и т. д.». И еще: «Насколько я помню, Вы хотели обозначить на обложке заповедник, как именно Пушкинский заповедник, я же склоняюсь к более общей (или более расплывчатой) метафоре – заповедник, Россия, деревня, прощание с родиной, скотский хутор».

Поскольку поэтика Довлатова основана на анекдоте, его тексты легко модифицируются в эстрадные репризы. Смех – самая ожидаемая реакция на довлатовский юмор, но в какой-то момент зритель понимает, что смотрит вовсе не шоу Петросяна. Да, служительницы пушкинского культа забавны до гротеска (и ярче других – героиня Ларисы Луппиан), собутыльники Алиханова утрированно комичны, а гебист Беляев абсурдно карикатурен. Но если «Заповедник» и комедия, то в ее втором, сакральном,   значении, как божественный спектакль о предельных смыслах: судьбе, любви и смерти.

Грубо говоря, герой решает одну трагическую дилемму: родина или баба? И выбирает эмиграцию, то есть отрыв от почвы и иную судьбу.

«Моей жене, которая была права», читаем мы посвящение к повести. Но так ли это на самом деле?

По прошествии тридцати лет, которые отделяют нас от изображенных событий, в истине этого признания сильно сомневаешься. В отличие от «спившегося матадора», типично лишнего человека, мечтающего о славе Хемингуэя, которого играет Артур Ваха, у Оксаны Базилевич, исполняющей жену Татьяну, более невероятная задача: попытаться если и не оправдать свою героиню, то хотя бы добиться сочувствия.

Сочувствие дается со скрипом, но осуждать женщину, променявшую мужа на новые колготки, язык не поворачивается. Вовсе не случайно Довлатов дал героине пушкинское имя. Без ее твердой решимости не было бы сюжета. Если за фарс полностью отвечает автор, то трагедию провоцирует Татьяна, которая, по формуле Александра Сергеевича, «выкинула номер». Пусть за генерала и не вышла, но заставила героя переместиться на другую сторону земного шара, чтобы научиться ходить вверх ногами.

Вымысел подчинен правде жизненных коллизий, а они таковы, что остаться в брежневской России, значило, погубить себя как художника. Но и дуэль с женой (с нее начинается спектакль) глубоко символична. Хочет жена или нет, но она выступает в роли Дантеса, убивая в своем муже прежнего человека. За океаном ему предстоит возродиться в новом качестве – литератора, публикующегося в престижном «Нью-Йоркере». Реального Довлатова «недоразумения с женой» довели до очередного запоя, из которого он уже не вернулся.

Зная об этой скорой метаморфозе, - превращении Алиханова в успешный бренд Dovlatov и неизбежный трагический финал, испытываешь ностальгию в ее буквальном значении: как тоску по утраченной Родине. Это чувство питало талант писателя, оно же, вероятно, не чуждо и современному зрителю. Опрокидывая застойную Россию в наши нынешние реалии, мы актуально ностальгируем по прошлому, которое нельзя вернуть. Подобные вечные парадоксы свойственны жизни, которая вообще-то коротка и банальна.

Александр Донецкий      

ПЛН в телеграм
 

 
опрос
Необходимо ли упростить выдачу оружия в России?
В опросе приняло участие 234 человека
Лента новостей