Децл «Морфия»

На самом деле «Морфия» было достаточно. Текст автобиографического рассказа Михаила Булгакова полнокровно ожил на сцене XXVI Пушкинского театрального фестиваля благодаря режиссеру Андрею Гончарову и актерам Надежде Толубеевой и Кириллу Вараксе (петербургский «Этюд-театр»).

Спектакль разделил зрительскую аудиторию на две половины: первая нервно хихикала, а в особенно провокационных эпизодах «ржала и билась», другая - с тревогой следила за прогрессированием болезни главного героя - доктора-морфиниста Сергея Полякова и обсуждала симптоматику.

Между тем, откуда-то из глубины и темноты, ширясь и разрастаясь, ползло в сердце: «Ауммм... Мои слезы-моя печаль... Не шалю, никого не трогаю, починяю примус».

***

Сразу оговоримся: все, что вы прочитаете о спектакле «Морфий» или услышите от тех, кто его посмотрел, не будет спойлером. Каждый раз в постановке появляется что-то новое. Даже сегодня вечером на Малой сцене Пушкинского театра зрители увидят нечто иное, не то, что зрители увидели вчера (к слову, билеты на спектакль еще есть - смотрите ЗДЕСЬ>>>).

Композиционно спектакль можно складывать и раскладывать как бесконечный пазл, при этом никогда нельзя быть уверенным в том, что общая исходная картинка останется прежней. Причины подобной подвижности - и в коренных установках самого спектакля, рождавшегося как серия ученических эскизов, и в нерегулярности его появления на сцене (последний раз актеры играли его в марте прошлого года).

Театральные критики, присутствовавшие вчера на представлении, говорили еще и о врачебно-философской подоплеке текучей структуры. Во-первых, фрагментарность в принципе свойственна мышлению, находящемуся под воздействием наркотика. Во-вторых, такая эстетика созвучна клиповому сознанию современного человека, воспринимающего мир как последовательность почти не связанных между собой событий, картинок, музыкальных впечатлений. 

Но даже в таком сложном «вареве» должен быть какой-то закон существования. И им становится предельно свободная ассоциация. Булгаковский текст переосмысляется, обрастает аллюзиями и ассоциациями, цепляясь за слово, режиссер вытягивает из него смелые композиционные решения. Так, сцена самоубийства доктора Полякова решается в форме общепитовского заказа: герой просит у официантки принести ему кофе и брауни. «Смертельный номер» рождается из созвучия «брауни-браунинг» и булгаковского описания: «Его нижняя челюсть стала двигаться, как бы он давился комочком и хотел его проглотить».

По сходному принципу появляются в сценическом тексте эпизоды, в которых булгаковские герои обнаруживают себя на модном подиуме, в маршрутке, на передаче «Что? Где? Когда?», выступают на пресс-конференции и рок-концерте, могут превратиться в институтского профессора, читающего парадоксальную лекцию о сущности морфинизма.

Перед зрителем проходит череда гэгов-метаморфоз: «Я узнаю об этом по тому, что звуки гармошки, на которой играет обрадовавшийся весне сторож Влас на крыльце, рваные, хриплые звуки гармошки, глухо летящие сквозь стекло ко мне, становятся ангельскими голосами, а грубые басы в раздувающихся мехах гудят, как небесный хор. Но вот мгновение, и кокаин в крови, по какому-то таинственному закону, не описанному ни в какой из фармакологий, превращается во что-то новое…».

Смотрится и слушается сие действо эффектно, правдоподобие - на грани стендапа, что не преминули отметить зрители, оставшиеся после спектакля на обсуждении), рамки между сценой и зрительным залом исчезают. «Пскович? Что бы ты сделал, если бы...» - громогласно, адресно интересуется Надежда Толубеева у молодого человека, сидящего во втором ряду. К середине спектакля отдельные псковичи даже стали пытаться отвечать на подобные реплики-провокации. «Прошло то время, когда актер делал вид, что зрителя нет», - признаются артисты и настойчиво стирают границы, отклеивая бутафорские усы, пуская мыльные пузыри или предлагая псковской публике помедитировать.

Фантасмагорический бег воспаленного воображения завершается неожиданным финалом: по просьбе самоубийцы-доктора звучит песня Децла «Мои слезы - моя печаль». Булгаков - и рэп? Оказывается, идея использовать в конце именно эту композицию возникла у режиссера несколько дней назад. В разное время в финале спектакля звучал Бах, Антон Батагов, группа «Девятый район», Моби. Андрей Гончаров не отрицает, что мысль о песне Децла возникла в связи с недавней смертью музыканта. «Время действия рассказа Булгакова - 1917-1918 год, сейчас - 2019, - говорит режиссер, увидевший в этих годах общность ощущения «перелома». - Децл тоже закрыл какую-то эпоху».

***

В спектакле «Морфий» жизненный опыт «поколения Пепси» перепрошивает текст 20-х годов прошлого века. Новая операционная система предлагает свои установочные «приблуды» - песни, реалии, словесные формулы, сохраняя при этом лучшие наработки вечно-зеленого прошлого.

И пишут в своих статусах Маргариты наших дней, сохраняя для «Одноклассников» творчество evergreen Булгакова: «Давно уже отмечено умными людьми, что счастье - как здоровье: когда оно налицо, его не замечаешь (@кто-то умный)».

Елена Никитина