Актерский дневник фестиваля. День первый: В ожидании Пушкина

На торжественном открытии XVIII Пушкинского театрального фестиваля его бессменный руководитель-вдохновитель Владимир Рецептер заговорил о возрасте:

- Что такое 18-й фестиваль? Это значит, выросло новое поколение, и наши первые зрители уже своих детей привели на фестиваль. Происходит какое-то очень важное для нас движение времени. Поколения сменяют другу друга, а зал все равно полон... Это прекрасно, и дает надежду, что мы с вами будем неразлучны и в этом веке…

А мне, сегодня одному из зрителей, думалось: чего мы ждем от этого фестиваля? И тут же следующий вопрос: а «мы» - это кто? В зале много знакомых лиц, много совсем юных. Можно сказать, сложился особенный фестивальный зритель, и ему снова нужны театральные впечатления. И конечно – Пушкин. А вот и коллеги, актеры нашего театра. И здесь – одни и те же лица – Нина Семенова, Эдуард Золотавин, кое-кто из молодых. Одни и те же ходят, одни и те же не ходят. Для актера фестиваль – школа, всегда есть чему поучиться. У хороших актеров – тому, как надо играть, у плохих – как не надо. В настоящем творчестве учеба, школа не кончается никогда, и новые впечатления нужны как воздух. И конечно – Пушкин. Его душа, его гений, его живое слово. Всех нас, таких разных, собрал воедино и продолжает собирать Пушкин, "наше всё", как воскликнул некогда Аполлон Григорьев.

И конечно, театр с его нечаянностью происходящего. Даже если это – в который уже раз на фестивале! – опера «Евгений Онегин». В антракте короткий разговор с Рецептером. Он – в благодушнейшем расположении от первого акта, хорошего оркестра, зрительского приема. Озорно, с подмигом, спрашивает:

- Как думаешь, чем кончится?

- Ну, вы же знаете, чем кончается «Онегин»…

- Так ведь и все знают! А смотрят, слушают, включаются, переживают. И выходит, знают, да не знают, - вот тебе и театр!

Да, в этом и есть главный театральный секрет, живой источник, который весь ХХ век сводил на «нет» пророчества о гибели театра сначала из-за кинематографа, потом телевидения. На мастерстве актера педагоги говорили нам об одном из обязательных условий существования на сцене: «Вы должны не знать, чем кончится игра!» При этом «не знать», конечно, должно стоят в кавычках. И хотя наш фестиваль переживает сейчас свои не самые звездные часы, мы вправе ждать и ждем от него новых театральных откровений и всегда нового для нас Пушкина.

- Но, Владимир Эммануилович, вы всегда на страже каждой пушкинской строки, каждого слова, ежели кто посягнет. А Чайковский с соавтором либретто Шиловским таких вольностей напустили! И ария Гремина, и куплеты Трике, которых у Пушкина нет и в помине, да и текста там дописано – Пушкину и не снилось…

- Ах! – отмахнулся Рецептер, - Об этом давно уже всё переговорено. Но ведь музыка! Музыка! Ничто так не возносит человека! А что до вольностей – их у сегодняшних режиссеров столько, такое вытворяют…

Действительно, музыка! Полнокровное звучание оркестра (дирижер Ярослав Ткаленко) в сочетании с голосами солистов Центра оперного пения Галины Вишневской (Москва) захватили зал. Авторы спектакля (режиссер-постановщик Андрис Лиепа) остались верны твердому намерению композитора доверить первое исполнение оперы молодым – студентам консерватории, приближенным по возрасту к своим героям. (После премьеры со студентами он писал Надежде фон Мекк: «Как опошлится прелестная картина Пушкина, когда она перенесется на сцену с ее рутиной, с ее ветеранами и ветераншами, которые безо всякого стыда берутся за роли шестнадцатилетних девушек и безбородых юношей…») Были и задумчивое юное очарование Татьяны (Екатерина Миронычева), и неудержимая влюбленность Ленского (Станислав Мостовой), и холодное благородство, а потом безнадежная страсть Онегина (Константин Бржинский). Они просто не могли оставить зал равнодушным, и зал, помимо аплодисментов после каждой картины, отблагодарил их бурной овацией в финале.

Тактично и стильно оформление спектакля (художник Анна Нежная), точно создающее фон и настроение без малейшего посягательства на сценическое действие. Места действия обозначены меняющимися полотнами задников, с тонкой, почти пастельной графикой усадьбы Лариных, окна в спальне Татьяны, сельской гостиной и петербургской залы. На кулисах – фигурки и бегущие строки пушкинских рукописей. Но главное «действующие лицо» оформления, его смысловой центр – суперзанавес, закрывающийся в конце каждой из семи картин. На нем два графических портрета – знакомый, игриво набросанный профиль Пушкина и углубленный в себя Чайковский, а между ними – те же пушкинские строки, но уже набежавшие на нотный стан. "Я написал эту оперу потому, что в один прекрасный день мне с невыразимою силою захотелось положить на музыку все, что в "Онегине" просится на музыку. Я это и сделал, как мог", - писал Чайковский.

Снова и снова переложить Пушкина на язык своей души, снова сверить себя с ним, - в этом, наверное, и есть главное ожидание фестиваля.

Вик. Яковлев