Интоксикация

Подозрительные вещи в стране творятся. Похоже, вот-вот грядёт нечто очень серьёзное. Что-то должно перемениться. Так или иначе.

Возможно, это интоксикация кризисом. Но не кризисом нынешним, экономическим, а мировоззренческим, духовным, который давно затронул всех, вне зависимости от личных предпочтений и страны проживания.

И хотя в России кризис этот, кажется, глубже чем в других странах, все-таки есть у нас одно преимущество: осознаётся он здесь несколько живее.

Современная цивилизация, руководствуясь философией эмпиризма-позитивизма давно и целенаправленно училась использовать то что есть. В итоге, несмотря на детально прописанные черты и последствия нынешнего своего состояния в философии (взять хотя бы Маркса, Ницше, Кьеркегора, Фуко, Хайдеггера), литературе (Миллер, Маркес, Кортасар) и других замечательных сферах человеческого творчества, сегодняшний человек просто привык к констатации застоя и вырождения. Она стала привычной, перестала обращать на себя внимание. Более того, человек неплохо приспособился к такому положению.

Сформировалась особая, неживая, чисто дизайнерская эстетика, пришедшая на смену мрачной, но тоскующей по настоящему бытию эстетике декаданса. Это – эстетика постапокалиптического бытия, столь эксплуатируемая ныне в современной популярной литературе, кинематографе, компьютерных играх, музыке, даже архитектуре (та же свечка Газпром-сити). С одной стороны тяга к разрушению объяснима: невзирая на привычку жить на Острове сокровищ понятиями юзерства и потребления, в человеке ещё осталась Божья искра, потому он хоть и подсознательно, но хочет увидеть конец этого мира. С другой стороны, куда приятнее смотреть на подвиги Нео, сидя на мягком диване в шлёпках «Че Гевара», чем делать что-то подобное самому.

Оттого Апокалипсис, являющийся не только в христианстве символом очищения и перехода к Новой жизни, для современной культуры есть сонное, но от того не менее демоническое удовольствие от смерти. Всегда от чужой смерти, ибо в свою смерть она не просто не верит, а панически бежит даже от самой такой мысли, убеждая себя и других, что кнопка перезагрузки есть не только в системном блоке.

Нашей стране в каком-то смысле повезло. Когда соседская цивилизация твёрдо избрала нынешнее направление, Россия ещё пыталась жить тем, что идёт от начала мира, и поныне, хотя и номинально, но объёдиняет людей. «Русская правда», «Москва – Третий Рим», «Православие, самодержавие, народность» - вот те идеи, что по сути своей одинаково понятны и славянину-язычнику, и православному, и мусульманину, и католику. Любому человеку, который хотя бы смутно представляет себе, что правда есть независимо от того, что я об этом думаю, и что жить нужно по ней, а не по обстоятельствам. Здесь источник того, что ошибочно принимается за тягу к сильной руке. На самом деле речь о здоровом стремлении к осмысленному бытию. Ведь не сила покоряет, а её смысл.

Советская эпоха сослужила добрую службу тем, что постоянно заставляла человека помнить о смерти, соизмеряя с ней свою жизнь. Потом она обратилась к заботам о комфорте и пала, потеряв всякое значение – общество потребления делало это гораздо лучше.

Нынешние лесные пожары очистили власть и общество от всего несущественного, показав их взаимное бессилие и бессмыслие. Мир, некогда одно из самых популярных слов русского языка, означавшее общность слабых и сильных, богатых и бедных, нынче осталось разве что как часть торговых названий. Миров теперь много: детства, компьютеров, дверей, даже сумок, а вот единого нет. Есть города, страдающие от медленного (всего 3 Мбит/с) интернета, а есть деревни и сёла, которым не дождаться ни транспорта, ни электричества, а врач так и вообще чудо.

Городской человек едет из своего душного дома на природу или дачу, оставляя там горы мусора, лихачит по свежезасеянному полю, проверяя мощь своего четырёхколёсного аппарата. И вскоре бежит оттуда, соскучившись по комфорту, который там, вне города, ему никто не обеспечил. Но он ценит деревенских, потому что они хорошие и – важно! – недорогие работники. Он следит за сводками новостей, жадно рассматривая кадры с места пожарищ, а утомившись щёлкает кнопкой, переключаясь на любимый сериал.

Сегодняшняя власть оказалась сметена огненными вихрями, прошедшими по Нижегородской и Московской областям. Не помогло ни её бесспорное численное превосходство перед советской предшественницей, ни выстроенная вертикаль.

До предела распущенный чиновник – типичный городской житель – начал припоминать смысл своей деятельности даже не перед угрозой огня, хотя тот и подошёл вплотную к его личным владениям. Он почуял, что давно никого не цепляющие мантры высшего руководства страны «тщательным образом разобраться» и «наказать виновных» теперь могут превратиться в нехорошие последствия: за сгоревшие деревни и погибших людей кто-то должен ответить.

И тут оказалось, что меры предпринимать нечем. Пожарные части находятся на таком расстоянии друг от друга, что и по хорошим дорогам поспеют вовремя лишь при большой удаче, а уж по нашим… Оснащённость этих частей – отдельный грустный вопрос. Служба лесной охраны, имевшая в былые времена немалые полномочия и силы, тихо почила много лет назад.

Пожары, конечно, потушат, погибших похоронят, пострадавших компенсируют. Даже лес, может быть, восстановят.

С пожаром внутренним всё ещё сложнее. Он выжигает быстрее верхового и незаметнее торфяного. Непрекращающееся отравление приводит к отказу органов, коме и смерти.

Лекарство от этого давно известно. Это Правда. Правда, которая одна на века. Опыт её постижения, жизни с ней, из неё, был у всякой культуры. Судя по наличию людей, неприемлющих нынешний ход вещей не по материальным причинам, а исключительно по смысложизненным, Россия его ещё не забыла.

А посему есть шанс, что грядущие изменения будут всё-таки к лучшему.

Константин Шморага