На самом деле, в оригинальных стишках Андрея Вознесенского, сочиненных им в 1959-м, девочка в автомате мерзнет. В популярной народной песенке, перепетой Евгением Осиным, строчку, как водится переделали, но стихи остались все такими же трогательными, и лично я считаю одним из лучших образцов русской любовной лирики:
Мерзнет девочка в автомате,
Прячет в зябкое пальтецо
Все в слезах и губной помаде
Перемазанное лицо.
Дышит в худенькие ладошки.
Пальцы - льдышки. В ушах - сережки.
Ей обратно идти одной
Вдоль по улочке ледяной.
Первый лед. Это в первый раз.
Первый лед телефонных фраз.
Мерзлый след на щеках блестит -
Первый лед от людских обид.
Простой народ обычно мало интересуется авторами стихов популярных песен, и часто удивляется, когда узнает, что, к примеру, знаменитую балладу:
Ты меня на рассвете разбудишь, проводить необутая выйдешь.
Ты меня никогда не забудешь.
Ты меня никогда не увидишь, –
сочинил тоже он, Вознесенский, как и все либретто для рок-оперы «Юнона и Авось», а еще то, что пела Алла Пугачева:
Жил-был художник один,
Домик имел и холсты,
Но он актрису любил,
Ту, что любила цветы...
Миллион, миллион алых роз...
Ну и так далее, так интимная поэзия приходит фактически в каждый дом, и Андрей Вознесенский всегда ценил высокое предназначение эстрады, он сам был эстрадным поэтом, великолепно передавая своей манерой чтения неповторимую интонацию своего стиха. А ведь поэт – это прежде неповторимая интонация, мотив, ритм, но и рифмы у Вознесенского были такие, что позволяли всякий раз удивляться, как он их изобретает.
На Вознесенском, по сути, и кончилась последняя - ассонансная - русская рифма, он был последним, кто исчерпал возможности рифмованного стиха. После него – только – верлибр.
Лично я познакомился с Вознесенским, как с автором, вовсе не по стихам, а благодаря конверту грампластинки. Первый диск группы «Аквариум», выпущенный в СССР, был снабжен рецензией мэтра, напечатанной на обложке, и помню, я постоянно перечитывал это эссе, и, может быть, впервые понимал, что получаю наслаждение от текста, особом экзистенциальном ощущении читателя, о котором так интересно размышлял, как я узнал много позже, французский мыслитель Ролан Барт, ставший для меня научным кумиром уже в студенческие годы.
Получается, что Вознесенский ввел меня, наряду, конечно, с многими другими авторами, сначала в мир литературы, а потом и интеллектуальных упражнений.
Потому что, перечитывая эссе на обложке пластинки, я, конечно, пошел в библиотеку, и попросил все, что у них есть из Вознесенского.
И это была, в середине 80-х, уже, конечно, история русской литературы, эти толстые томики, с большим и редким по тогдашним временам вкусом оформленные.
Но гораздо важнее было то, что внутри них: стихи, необычные, часто непонятные, мне, школьнику. И, опять же, эссе. Вознесенский вводил неискушенного советского читателя, к примеру, в старость Пастернака, в мир американского поп-арта, интеллектуальных провокаций Хайдеггера, в дилеммы существования человека современной культуры.
Сегодняшняя новость о том, что Вознесенский умер в Москве, не воспринимается, как неожиданность. Когда поэта изредка показывали по телевизору, то было видно, насколько он плох после инсультов. Он уже фактически не мог говорить, и это было жалкое зрелище.
Но перед глазами все равно стояли кадры из фильма Марлена Хуциева, где молодой Вознесенский читает перед публикой свои стихи.
Вознесенский – это эпоха, которая давно исчезла, истлела без следа, оставшись только в кадрах кинохроники, в воспоминаниях очевидцев и участников, в комментариях филологов и еще в его, Вознесенского, строчках. Эпоха шестидесятников.
Саша Донецкий