О свободе, солнце и дожде

Короткую очередь отмен, отставок и закрытий, немного всколыхнувшую отечественное медиа- и шоу-пространство часть участников процесса прокомментировали как наступление на свободу слова. Но подумалось: как возможно наступление на то, чего нет, и в смысле общегражданском никогда у нас не было?

Не знаю как где – кроме России нигде не жил, – но в нашей стране в плане журналистики и политической деятельности никакой всеобщей свободы слова не наблюдалось. Последние полторы–две сотни лет точно. Более ранний период оценивать смысла нет, так как общество традиционное, в отличие от современного, оперирует не понятием «свобода», а самим ее фактом. К тому же факт этот, как и все традиционное, густо замешан на нравственно-религиозном начале. Здесь вопрос выбора между жизнью и смертью, правдой и неправдой, Добром и злом, – вещь вполне реальная, каждодневная, потому и разрешает противостояние свободы и ответственности самой практикой…

Становление ритуала политического многообразия все сильнее сближало контуры свободы с контурами борьбы против. Борьбы нового против старого, модернистского против традиционного, представителей общества против власти. Контуры эти сближались до тех пор, пока все разнообразие и богатство свободы, весь ее объем, не перетекли в одну-единственную плоскость: плоскость принципиальной борьбы, оппозиционности. Право на ношение и применение свободной точки зрения закрепилось лишь за критиками самодержавия, позже – советского строя, теперь вот Путина. Любой, кто допускал и допускает слабину, хотя бы в возможности предполагая право режима находиться в своем праве, не отказывая ему раз и навсегда в логичности и обоснованности мысли и действия, становится непрогрессивным, реакционным, раболепным холуем.

При этом свободолюбивые не знают ни свободы радоваться простым вещам: детям, весне, близким и дальним, помогать тому кто нуждается, ни хотя бы свободы кормить своих родных доброй едой. Никто из них не говорит о праве человека на «чистый эфир», то есть на информацию, не заряженную кем-то для достижения своих целей. По ТВ идет такое вонючее месиво сериалов, разных щоу и юмористических передач, но свободных людей это не беспокоит. Беспокоится об этом, по их мнению, слишком по-мещански.

Постепенно слово «свободный» стало синонимом «истинный», а еще позже и вовсе вытеснило последнее из публичного употребления и отчасти из мировоззрения. Что особенно проявилось в идее толерантности, терпимости и спокойного обтекания. Свободоносители даже соревноваться стали кто из них более свободен, кто за раз дальше за пределы выйдет и большее число рамок перешагнет.

Удивительно это или нет, но подобная конструкция вполне закрепилась в умах людей, не только претендующих называться мыслящими, но и по факту мыслящими. Она даже стала одним из главных атрибутов этого сообщества, меткой системы опознавания «свой–чужой». Поэтому многих провокации истинных-свободных СМИ и общественных деятелей ставят в тупик: «Нутром чую, что что-то не так, что так нельзя, но вот как ответить, не знаю. И надо ли отвечать?» – так или примерно так реагирует человек, не желающий отстать от времени. И терпит, подавляя в себе желание воскликнуть: «Не может быть! Это не правильно! Так нельзя, потому что нельзя!», – всем хочется быть в гуще исторического процесса или хотя бы чувствовать себя причастным ему. Так сформировался интеллигентский тупик, когда любые самодостаточные величины, уступили место как бы процессу действия, а отрицание основного течения стало основным течением.

Получилось некое подобие театра, в котором нет сцены, а зрители – они же участники (простите, не театрал, и как оно правильно называется, не знаю). Тут нет декораций, которые отвлекают и добавляют ненужных ассоциаций. Нет и костюмов, соответствующих роли, равно как с трудом различимы и сами роли. Поэтому один и тот же персонаж безо всякого внутреннего ущерба для себя и окружающих, не вызывая и тени смущения зрителей-участников, превращается из идеолога коммунизма в потомственного либерала, а затем в несомненного патриота, который, естественно, блюдет чистоту ума. Не важно, кем и чем в следующее мгновение станет человек, главное – сохранить верность прогрессу и отличительным критериям «свободной личности». И неважно какой ценой – свобода бесценна.

Если в политической и гражданской жизни под видом свободы расцвели самые примитивные формы релятивизма, в экономической сфере ее понятие весьма четко: это свобода прирастать вещами. То, о чем Макиавелли говорил как о тенденции, приобрело сейчас осязаемые, приземленные черты: «Люди могут простить потерю близких людей, но не простят потери имущества». Если возможность увеличивать количество вещей в собственности сохраняется, ничего иного больше и не требуется.

Поэтому, когда я слышу о наступлении на свободы человека, я недоумеваю: как это возможно? Ни единого человека никто не заставит сделать какой-то выбор, если он сам его не сделает.

И потом: свобода все-таки не самое важное для человека, который есть мыслящий тростник. Быть свободным в такой ситуации означает иметь возможность взглянуть на всё вне политики, работы, денежной, информационной и еще черти какой реальности. Это возможность взглянуть на жизнь. Просто на жизнь. Это возможность увидеть чистое небо над моросящим дождем повседневности. И понять, что значат слова о солнце, согревающем добрых и злых, и о дожде, питающем и тех, и других. 

Константин Шморага