О граблях

Когда возникает спор о прогрессе с человеком, лечащимся гомеопатическими средствами и расставляющим дома мебель по фэн-шую, чаще всего возникает умопомрачительный для любого мыслящего существа аргумент: «Наука всего не знает!» Вдумайся в эти слова: какая бездна непроходимой глупости заложена в этой фразе! Этот человек не только ничего не смыслит в необходимости развития; он вовсе не понимает смысла науки! Ведь если бы наука знала всё, в настоящем её бы просто не было. Хорошо, что нам с тобой, читатель, это понятно.

Вообще, эта колонка – и о запрете мата в том числе, но так как «шашек» в руки я не брал уже давно, я позволю себе начать издалека.

В моей стране давно никого не удивляет, что качество выполненных работ и конечной продукции, за редким исключением, оставляет желать лучшего. Эта некая данность, как пресловутые «дураки и дороги». Мы знаем, что немецкие, итальянские, американские и даже китайские автомобили – лучше. Это – знание, полученное путём ненаучного, бытового наблюдения. Если выражаться эвфемистически, эту информацию мы получили путём многократного контакта с сельскохозяйственным инструментом для уборки опавшей листвы. Это стандартный способ познания для не особенно тщательно образованных людей. Они чаще всего аргументируют свои решения и выбор словами «авось», «мне обыкновенно везёт», «один снаряд – одна воронка» и тому подобным.

Конечно, есть области науки, где учёным удалось добиться немалого прогресса, который уже выражен эффективными практиками применения научных знаний. Я вот прямо сейчас комфортно сижу в кресле, с чашкой чая, за компьютером, и через час мой редактор пришлёт мне смс с текстом: «Текст получил, спасибо». Ещё тридцать лет назад в России это было невозможно.

Но есть такие отрасли науки, результаты в которых не столь очевидны, и познания в которых сильно осложнены нестабильным предметом их изучения. Наблюдать за чем-то в постоянно меняющейся динамике крайне затруднительно.

В качестве примера можно взять экономику. Учёным удалось доказать, что экономические отношения – это стихийное явление внутри любого осознанного социума с ограниченными ресурсами. Они поняли это в ходе научных экспериментов со стаей шимпанзе и бананами. Бананы выдавались редко и в ограниченном количестве. Через некоторое время самки стали требовать от самцов отдавать им свои бананы в качестве вознаграждения за случку. А самцы, соответственно, стали бананы копить и бороться за них с другими особями. Я понимаю, что вывод напрашивается не единственный, но я сейчас не об этом.

Экономика – наука молодая, и как в случае с медициной девятнадцатого века, многое в ней делается методом проб и ошибок. Именно поэтому мы испытываем всё новые кризисы и потрясения и не всегда способны их объяснить. Это нормально.

Другой хороший пример – лингвистика, наука, в первую очередь, о языке как виде деятельности общества. Это крайне динамичный процесс с многочисленными переменными и неизвестными. Мы знаем о нём многое, но этого абсолютно недостаточно, чтобы пытаться им управлять. Мы можем на него только реагировать, фиксируя новые формы в словарях новых изданий и констатируя происходящие сближения и удаления. Учёные по-прежнему работают над детальным, скрупулёзным изучением языков, и работе этой конца края всё ещё не видно, как это ни прискорбно.

Но человек животное нетерпеливое, как многие другие приматы. Поэтому ему требуется моментальный результат, действенные меры, чёткий план. Даже если это невозможно.

Так, во второй половине прошлого века Франция пала очередной жертвой попытки внедрения так называемой языковой политики. Сработал печально известный синдром Бога. Группа несведущих в лингвистике людей протащила через парламент законопроект, запрещающий все без исключения англицизмы. Т.е. фактически парламентарии принудили население поспешно искать варианты названий для слов, которых во французской реальности на момент их появления просто не существовало – компьютер, тостер, коллайдер… Но упрямый язык не подчинился. Вероятнее всего, не расслышал могучих, исторически значимых парламентариев.

Таким образом, закон о мате в русском языке можно сравнить разве что с инициативой депутата Мизулиной о запрете орального секса. Посмеялись и забыли. Ну мало ли их, убогих-то у нас в стране… Будет ли он иметь действие? Ну, в какой-то мере. Это совершенно неважно. Просто реализм и ультра-реализм в литературе и драматургии на русском языке станут издавать в Беларуси, Литве, на Украине, в Казахстане – да где угодно и удобно! Да, это осложнит жизнь небольшому числу писателей и драматургов. А может быть, наоборот, сведёт их с новыми интересными людьми за пределами своей страны. Это часто обогащает и способствует личностному росту.

В запрете мата интересно не это, а то, чего мы не замечаем. Среди депутатов, вероятнее всего, вовсе нет лингвистов. Да и не каждый парламентарий знает к кому обращаться на предмет «языковой политики». Законов о вещах специализированных, принятых без учёта специфики у нас – хоть отбавляй.

Интересно вот что: переломленная система образования и забуксовавшая наука привели к любопытному эффекту. Недалёкие законотворцы в России вполне корректно иллюстрируют её население, являются его достоверной, репрезентативной выборкой, как выразились бы социологи – учёные ещё одной молодой отрасли с далёкими перспективами.

То, что люди так активно обсуждают возможное влияние «пука в лужу» на глобальное потепление, вот о чём стоит задуматься. Ну, а затем уж и озаботиться тем, что в образовании и науке поменять, чтобы избежать повторения печального опыта своих соседей. Ведь подобный конфуз случался не только с Францией.

Денис Кугай