Псковская Лента Новостей представляет пьесу-кино о жизни и смерти Сергея Довлатова

Журналист и писатель Сергей Довлатов (1941, Уфа - 1990, Нью-Йорк) - фигура для Псковщины знаковая и культовая. Довлатов не раз приезжал в Псков, поддерживал дружеские отношения с режиссером Псковского областного театра кукол Александром Веселовым, для которого написал детскую пьесу «Человек, которого не было» (спектакль поставлен в Пскове в 2003-м году).

Два сезона 1976-го и 1977-го годов писатель работал гидом в экскурсионном бюро Пушкиногорской турбазы и водил экскурсии в музее-заповеднике «Михайловское». Впечатления от работы экскурсоводом в пушкинских местах воплотились в одном из лучших произведений Довлатова - повести «Заповедник» (1983).

Несколько лет назад в домике, где жил писатель, в деревне Березино близ поселка  Пушкинские Горы открылся первый литературный музей Довлатова. С  2015-го года при поддержке министерства культуры России в Пскове проводится фестиваль искусств и современной культуры «Заповедник», посвященный памяти Сергея Довлатова.

Обозреватель медиа-холдинга «Гражданская пресса», постоянный автор Псковской Ленты Новостей и радио «Эхо Москвы в Пскове», журналист Александр Донецкий написал биографическую драму «Довлатов-fiction», посвященную судьбе писателя Сергея Довлатова. 

Анонсируя публикацию пьесы на портале, выпускающий редактор ПЛН Марина Кулешова задала автору несколько вопросов.

- Саша, как возникла идея написать биографию Довлатова?  

- Всем известно, что в середине семидесятых Довлатов какое-то время жил и работал в Пушкинском заповеднике. Но штука, конечно, не в этом. Мало ли кто из талантливых людей работал тогда в заповеднике? Важно, что спустя годы Довлатов написал об этом опыте одну из лучших и пронзительных повестей - «Заповедник». Собственно, именно поэтому псковичи с полным правом и называют Довлатова «своим» писателем, подобно тому, как это делают, к примеру, жители Таллина в связи с «Компромиссом», написанным по  впечатлениям от жизни в Эстонии.

В 2001-м году, будучи журналистом телерадиокомпании «Псков», я участвовал в  съемках документального фильма, посвященного шестидесятилетнему юбилею Довлатова, который не сказать, чтобы широко тогда отмечался в стране. По моим наблюдениям, как раз в начале нулевых только-только начиналось общественное признание Довлатова как выдающегося русского писателя, нового классика. Мысль сделать фильм о Довлатове, кстати, принадлежала вовсе не мне, а оператору телестудии Николаю Владимирову, то есть я попал в проект случайно, не подозревая, что нам откроется.

В итоге, побывав в Петербурге, Таллине и Пушкинских Горах, мы сделали не один фильм, а целых три - «Довлатов и окрестности», «Вертикальный город» и «Рядом с Пушкиным». Четвертый так и не окончили. Насколько знаю, видеоматериалы до сих пор хранятся у режиссера ГТРК «Псков» Ирины Федоровой. Но главное, что благодаря съемкам мы встретились со многими замечательными людьми, героями фильма, которые лично знали Довлатова, дружили с ним и рассказали много интереснейших подробностей о его жизни.

- Что это были за люди?

- В первую очередь - близкие друзья: Андрей Арьев, Михаил Рогинский, Елена Скульская, Валерий Попов, Александр Буковский, гражданская жена и мать его дочери Саши Тамара Зибунова... В фильмах участвовали не только друзья, но и коллеги Довлатова, соседи. Естественно, фильмами мои довлатовские штудии не ограничились. За 15 лет я написал, наверное, десятка три статей о Довлатове и его псковских встречах. Постепенно возник объемный и противоречивый облик писателя, имеющий мало общего с его лирическим героем, выстроился образ его незаурядного творческого пути.

- И какой вышел образ?

- Это путь нонконформиста, вынужденного постоянно соскальзывать в постыдные «сделки» с властью и повседневностью, прямо по Пушкину: «И меж детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он». Неслучайно, другая лучшая вещь Довлатова так и называется - «Компромисс». Пусть это прозвучит пафосно, но, несмотря на все унижения советской цензуры или требования американской политкорректности, Довлатов, на мой взгляд, сохранил в себе того «человека-артиста», о котором грезили еще Вагнер и Блок. В этом для меня и состояло главное открытие Довлатова как художника, которое, разумеется, было бы невозможно без обаяния его прозы.

- И все-таки, одно дело журналистика, расследования, интервью, так сказать, популярное «довлатоведение», и совсем другое - биографическая пьеса. Откуда такое название «Довлатов-fiction»?

- Название - концептуальное, я его не сразу обнаружил. Первая ассоциация - с «Pulp Fiction» Тарантино, то есть с «бульварным чтивом», макулатурой. Напомню, что похоже называется последний роман Чарльза Буковски - «Pulp», в котором на правах персонажа действует мертвый французский писатель Луи-Фердинанд Селин, почти так же, как мой Довлатов в пьесе. Тут одно цепляется за другое. В общепринятом понимании «fiction» - это вымысел, художество, в отличие от «non-fiction» - документа, «не-вымысла». Между этими завихряющимися границами и начинается пространство постмодернистской литературной игры. К тому же для русского слуха «фикшн» неизбежно звучит как «фикция».

Мы же все понимаем, что любая биография - это некоторая условность. Всем вроде бы известные факты - это маршрут между пунктами А и Б, контурная карта, которую предстоит разрисовать цветными фломастерами. Что такое вообще «основано на реальных событиях»? Просто трамплин для выдумки. Перед тем, как начать писать, я перечитал все доступные мне воспоминания о Довлатове, но где гарантия, что мемуаристы не фантазируют, не привирают? Не зря существует выражение: «Врет, как очевидец». Это и могло быть, а могло и не быть. То есть это «вранье» в энной степени. Условный Довлатов и его женщины. Почти как Пушкин в комиксах Даниила Хармса. Помните? «У Пушкина было четыре сына, и все идиоты. Когда Пушкин сломал себе ноги, то стал передвигаться на колесах. «Стоп, машина», - сказал Пушкин». 

Все мы понимаем, что искусство - это система кривых увеличительных зеркал. Сам я принадлежу к поколению «детей Довлатова», моя мама родилась в 1941-м году. Спрашивается, как я могу его выдумать, чтобы он выглядел достоверно?

- То есть главный герой твоей пьесы - не совсем Довлатов?

- Да, невозможно имитировать его речь, диалоги, ситуации. Попытки имитации выглядели бы крайне глупо. Поэтому, главный герой - вовсе не реальный Довлатов, а «человек, похожий на Довлатова». Некий творческий персонаж, зависший на краю ночи, в предынфарктном состоянии, над чередой драматических эпизодов, где он «вечно молодой, вечно пьяный».

Получается такой как бы призрачный байопик, жизнеописание-фантом, где действующие лица - профессиональные актеры, живущие вовсе не в шестидесятых-семидесятых годах, а в театральных декорациях тех лет, созданных при помощи ярких слайдов. Внешне биография Довлатова - это набор эпизодов типичного контр-культурного «подонка» нулевых, то есть рассказ про пьянку, драки и секс. Я допустил пару-тройку нарочитых «прорывов» в образе времени, «зашил» в текст несколько сознательных анахронизмов и «приколов», которые выводят действие за пределы отдельной персональной истории. В наше время о важных для жизни вещах приходится говорить иронично, иначе тебя не поймут. Это и есть пресловутая «ситуация постмодерна». И вместе с тем - все предельно серьезно. Ведь речь идет о смерти. То есть это и пародия, и комикс, и трагедия одновременно.  

- А почему «пьеса-кино»?

- Просто потому, что когда начал сочинять, то быстро понял, что получается не пьеса, а, скорей, киносценарий, то есть некая воображаемая реальность, которая происходит одновременно и на сцене, и на экране. Вообразил себе живых актеров, параллельно дублируемых движущимися картинками этих же самых актеров. Здесь, признаюсь, я вдохновлялся творчеством Виктора Пелевина, мастера описывать то, что происходит в телевизоре - в рекламных роликах, в фильмах, в сновидениях или наркотических трипах, которые и есть кино. Я просто сидел за ноутбуком и представлял себе спектакль о Довлатове, который хотел бы увидеть собственными глазами.

Пушкинские Горы. Лина вслед за туристами выходит последней из автобуса на парковке рядом с туристической базой. Оглядывается. Мимо проходит какой-то тщедушный мужичонка в коричневой двойке на голое тело, в резиновых сапогах.

Лина. Извините. Вы не подскажете, где находится деревня Березино?

Мужик. Да тут напрямик, километра полтора. А кого вам там надо?

Лина. Довлатова. 

Мужик. Серегу?

Лина. Да.

Мужик. (С подозрением). А вы ему кто будете?

Лина. Жена.

Мужик. (Уважительно). А! Же-на. Пойдемте, я вас провожу.

Лина. Да нет, что вы, не надо! Я сама как-нибудь дойду.

Мужик. Еще заблудитесь. Да не бойтесь, бесплатно. Навещу там одного Раздолбай Иваныча.

Лина. Ну тогда пойдемте.

Идут.

Мужик. Серега тут у нас местная знаменитость.

Лина. Неужели?

Мужик. Как-никак второй год экскурсоводствует.

Лина. И что, успешно?

Мужик. А то! За ним толпы ходят. Туристы из Москвы, из Прибалтики. Иностранцы, опять же. Все к нему.

Лина. Почему?

Мужик. Он высокий, как баскетболист. Его всем видно. С любой точки. И голос, как у артиста. А это важно. Редкий кадр.

Лина. А он тут не пьет?

Мужик. Не-е-е. Не пьет. Поддаст иногда с Валерой Карповым. Это фотограф тутошний. И бродят по заповеднику. Валера у Сереги под мышкой болтается.

Лина. Ну вот! А вы говорите, что не пьет.

Мужик. Да разве ж это пьет? Ему ж чтоб ужраться капитально, сколько надо выпить?

Лина. Не так уж и много.

Мужик. Ну, вам известней. Только никто у нас не видел, чтобы Довлатов где по полу, под забором валялся. Все чинно, культурно. Проведет экскурсию, и в «Лукоморье». Обедать. Ну пропустит за обедом соточку, другую. Без этого уж нельзя.

Лина. А «Лукоморье», это что?

Мужик. Лучший здешний ресторан. Есть еще «Витязь». Но тот поплоше. Для быдла. 

Лина. А так вообще, чем занимается?

Мужик. Серега-то?

Лина. Да.

Мужик. Да ничем! Он смурной, когда трезвый. О чем с ним, трезвым, разговаривать? Ни бэ, ни мэ, ни кукареку. Закроется в избе, и что-то пишет. Говорят, роман про нас сочиняет.

Лина. Про кого, про нас?

Мужик. Да про нас, скобарей. А как напишет, переправит его за границу, и будут его нам по «Голосу Америки» передавать. Ну, или по Би-Би-Си.

Лина. С чего это вы все взяли?

Мужик. Известно, с чего. Говорят. Да тут у нас один сексот за ним наблюдает. Так, пассивно. Много их тут, из Питера. В смысле - диссидентов.

Лина. Сережа — не диссидент.

Мужик. Да кто его знает. На его роже не написано.

Лина. Да я вам говорю.

Мужик. Вы жена. Лицо заинтересованное. Разве вы правду скажете?

Лина. Наверное, не скажу.

Мужик. И я про то. Ну вот, и дом Иван Михалыча.

Из дома глухо доносится песня Высоцкого «Банька по-белому».

Лина. И в этом доме он живет?

Мужик. А что?

Лина. Да он сейчас развалится!

Мужик. Дом дореволюционной постройки, это да. Но полвека еще простоит. Не крякнет. Иван Михалыч!.. Ванька!..

Из дома выходит крепкий и ладный мужик лет пятидесяти.

Иван Михалыч. Чего горло дерешь?

Мужик. Да вот к Сереге приехали.

Иван Михалыч. Кто?

Лина. Я жена Сергея. Лина.

Иван Михалыч. Да? А он мне говорил, что в разводе.

Лина. Да, в разводе. Но все-таки жена.

Иван Михалыч. Оно понятно. Только Серега сейчас вне доступа.

Лина. Почему? У него же сегодня день рождения.

Иван Михалыч. Вот потому и вне. Сережа с утра накушавши. Сейчас в отключке. Отдыхает.

Лина. Но мне зайти-то можно?

Иван Михалыч. А почему ж нельзя? Можно! Заходите. Только он отдыхает.

Лина. Я тихо. Подожду, пока проснется.

Иван Михалыч. Ну, проходите.

Мужик. Э-э. Как вас? Забыл...

Лина. Лина.

Мужик. (Развязно). Линок, рублик не подкинешь? Так сказать, на сугрев души, за содействие.

Лина лезет в сумку, достает кошелек, затем - металлический рубль.

Лина. Нате.

Мужик. Может, два?

Иван Михалыч. Не наглей! И одного много. Не велика работа.

Мужик. Извиняйте!

Лина. Ничего.

Поднимается на низкое крыльцо, затем в дом.

Иван Михалыч. Второй вход налево. Там открыто.

Лина проходит по коридору и сворачивает во вторую комнату. В комнате — жуткий бардак. Видно, что гуляла большая неряшливая компания. На столе — остатки закуски. На полу играет катушечный магнитофон «Днепр» в деревянном корпусе. На железной кровати безмятежно спит Довлатов. Он улыбается во сне. Над ним ватман, прикрепленный с стене кнопками. На ватмане гуашью — размашистая надпись: «36 лет в говне и позоре». Лина выключает магнитофон, садится на стул и смотрит на мужа. Он вдруг открывает глаза и тоже смотрит на нее.

Довлатов. Ты мне снишься?

Лина. Нет.

Довлатов. Точно?

Лина. Точно.

Довлатов. И до тебя можно дотронуться рукой?

Лина. Дотронься.

Довлатов протягивает руку и дотрагивается.

Довлатов. Да, живая.

Он садится на кровати и мотает головой.

Довлатов. Значит, приехала?

Лина. Я по делу.

Довлатов. По делу? А я думал, на день рождения.

Лина. Так просто совпало. Выпал свободный день.

Довлатов. Но ты ведь переночуешь?

Лина. Если приютишь.

Довлатов. Конечно. Я сейчас. (Довлатов умывается из рукомойника. Поливает водой голову. Вытирается полотенцем). Ну вот, и снова жить можно!

Лина вытаскивает из сумки литровую бутылку «Чинзано».

Лина. Это тебе подарок.

Довлатов. Уместно! Будем снижать градус. А какое у тебя дело?

Лина. Садись, выпей.

Довлатов. Удивительное дело! Моя бывшая жена предлагает мне выпить. Значит, дело действительно серьезное. Ты будешь?

Лина. Да, налей пару глотков.

Довлатов выбирает более-менее чистые стаканы. Оценивает их на свет. Себе наливает полный стакан. Лине — половину.

Лина. С днем рождения, Сережа.

Выпивают.

Довлатов. Так... Значит, что?

Лина. Сережа! Мы уезжаем. Это дело решенное. Дело времени. Я сейчас собираю бумаги. Нужна твоя подпись.

Довлатов. Конечно.

Лина. Я так и думала.

Довлатов. Давай.

Лина вытаскивает из сумки папку. Из папки — бумаги, протягивает Довлатову ручку.

Лина. Вот здесь и здесь.

Довлатов. Ага. Всего-то.

Лина. Да.

Довлатов. (Испуганно). А как же я без вас с Олей?

Лина. Поехали с нами.

Довлатов. Что я там буду делать?

Лина. А что ты делаешь тут? Водишь экскурсии?

Довлатов. Здесь мой народ, здесь мой язык.

Лина. Не преувеличивай. В гробу ты видел этот народ!

Довлатов. Не правда! Это он меня в гробу видел.

Лина. Я хочу начать жизнь с чистого листа. Хочу, чтобы Оля выросла в нормальной, цивилизованной стране.

Довлатов. Она и здесь нормально вырастет.

Лина. Давай не будем повторяться. Мы об этом много раз говорили. Не хочешь ехать, оставайся.

Довлатов. И останусь! Кто я без своего родного языка? Никто!

Лина. Там масса русских писателей. И все занимаются литературой.

Довлатов. Только никому они там не нужны.

Лина. А ты кому здесь нужен?

Довлатов. Всем. Или во всяком случае, многим.

Лина. Просто они об этом еще не знают?

Довлатов. Точно!

Лина. А узнают, будет поздно.

Довлатов. Судьба.

Лина. У каждого в его собственных руках.

Довлатов. А у меня выпал передний зуб. Смотри!

Он широко улыбается щербатой улыбкой, потом опускается на колени, обнимает ее ноги и окунает лицо в юбку. Его плечи содрогаются, он тихо рыдает. Лина гладит его по голове, как маленького мальчика. Сентябрьский бордовый закат заглядывает в маленькое окно избушки.

Затемнение.

 

Рюмочная неподалеку от Пяти Углов в Ленинграде. Довлатов и его приятель Саша пьют водку, закусывая бутербродами с сельдью и конфетами.

Саша. Ты ж понимаешь, что перешел рубикон? Теперь они от тебя не отстанут.

Довлатов. А что они мне сделают?

Саша. Да хрен их знает! Возьмут и закроют.

Довлатов. Я что, диссидент? Враг народа? В антигосударственной деятельности не замечен. За права иудеев и педерастов никогда не бился. За что закроют-то?

Саша. Да найдут за что! За этим дело не встанет. Пришьют какую-нибудь хулиганку. Помнишь мы с тобой из-за книжки подрались, а соседка ментов вызвала?

Довлатов. Ну.

Саша. Меня на административную комиссию вызывали. Штраф впаяли. Выпьем!

Выпивают.

Довлатов. Главное, Саш, я никак не пойму, чего они ко мне прицепились? Ведь в целом я вполне законопослушный гражданин. Не хуже других. И даже пью не больше, чем в среднем по Союзу. 

Саша. Дело не в пьянке. У тебя в Америке книжка вышла?

Довлатов. Вышла.

Саша. Издательство «Энн Арбор», штат Мичиган?

Довлатов. Точно!

Саша. По «Голосу Америки» ее передавали?

Довлатов. По «Радио Свобода».

Саша. Один хрен. Все! Ты под колпаком.

Довлатов. И что теперь делать?

Саша. Переждать. Перетерпи. Не высовывайся.

Довлатов. Да я и так уже терпила. Ушел в ноль. Считай, самоликвидировался.

Саша. Да? А я слышал твой новый рассказ в «Континенте» напечатали...

Довлатов. Неужели? Быстро слухи дошли.

Саша. А ты как думал? Весь город ночами по кухням, как в окопах, сидит — вражьи голоса слушает.

Довлатов. Вот, а не запретили бы мою книжку в Таллине, был бы сейчас членом Союза писателей. Сочинял бы сценарии для «Ленфильма». И никаких тебе голосов.

Саша. Да штука даже не в голосах! Какой из тебя предатель? Просто ты сам по себе фигура заметная. Выламываешься из горизонтального ландшафта. А там (показывает глазами вверх) этого не любят. Им от этого зябко становится. Не по себе.

Довлатов. Так что мне теперь и не писать?

Саша. Почему? Пиши. В стол. Самиздат, опять же. Кто это может запретить? Времена в России иногда меняются. Этому вся наша история учит. Вот помяни мое слово, пройдет всего несколько лет, и само же КПСС все шлюзы и откроет. 

Довлатов. Ну уж нет! Вот им! (Показывает неприличный жест). Я так сдохну тут, пока дождусь их открытых шлюзов. А у меня мать-старуха болеет. Мне помирать нельзя.

Саша. Тише! Там у нас за спиной какой-то сексот маячит.

Довлатов. Да ты что?

Саша. Верняк. Целый день за нами шляется. Я его еще в пивной на Кирочной заметил. Вшивый сексот!

Довлатов. Да? (Оглядывается). Не заметил.

Саша. Не отсвечивай. Допивай. Сейчас выйдем на улицу, дойдем до подворотни, я ему в<...>. Ты мой правый хук знаешь. Один удар, и пол-рта зубов нет. Чтобы знал, на что способна русская интеллигенция. За кем шляться, а за кем не стоит. 

Довлатов. Да ты с ума сошел? Тут нас и повяжут. Сам же советовал, не высовываться.

Саша. А ты и не будешь. Я сам все сделаю. Пошли!

Они выходят из рюмочной. Действие полностью перемещается со сцены на экран. Довлатов и Саша идут по улице, сексот - за ними. Неподалеку по курсу маячит подворотня, из которой вдруг выходят двое крепких молодых мужчин в штатском. Они быстро приближаются, достают из карманов красные книжечки.

Первый сотрудник. Гражданин Довлатов! Ваши документы! 

Саша. Так, Серж, я линяю. Им нужен ты! Держи себя спокойно, на провокации не реагируй, руки по швам. (Убегает).

Второй сотрудник. Стой! Куда?

Сексот пытается поймать убегающего Сашу, но тот бьет его правой точно в челюсть так, что из рта сразу эффектно вылетает зуб и сгусток крови. Проходящая мимо женщина визжит: «А-а! Убивают!».

Второй сотрудник сильно бьет Довлатова под дых. Довлатов охает, сгибается и, получая второй удар в голову, медленно падает на асфальт.

Первый сотрудник. Вы арестованы!

Второй сотрудник. На! (Добивает Довлатова ударом ботинка). 

Затемнение

В центре сцены на табуретке сидит Довлатов и крутит колесико настройки радиоприемника «VEF12». Сквозь эфирные помехи он находит нужную радиоволну, внимательно вслушивается.

Диктор. «Говорит «Радио Свобода». Продолжаем выпуск новостей. В Ленинграде из тюрьмы выпущен писатель Сергей Довлатов. Напомним, вот уже несколько месяцев КГБ преследует его за публикацию литературных произведений в западных издательствах. С точки зрения партийных властей — это тягчайшее преступление. Две недели назад Довлатов был избит в отделении милиции за якобы «сопротивление правоохранительным органам». В защиту Довлатова публично выступил американский писатель Джон Апдайк, голливудский актер Роберт Рэдфорд, поэт-эмигрант Иосиф Бродский...

Довлатов выключает радиоприемник. Берет в правую руку бутылку водки, в левую — фокстерьера Глашу.

Довлатов. Мама!

Мама. Да, сынок.

Довлатов. Знаешь, что в тюрьме было самое неприятное?

Мама. Что?

Довлатов. Необходимость публично справлять естественные надобности.

Мама. Что они тебе сказали?

Довлатов. Что все наши документы в ОВИРе сделают в кратчайшие сроки. Чуть ли не в течение месяца.

Мама. Так ты их действительно не трогал? Не оказывал сопротивление?

Довлатов. Да ты что? Если бы оказывал, я бы уже не вышел.  

Мама. Так мы все-таки едем?

Довлатов. Да. Думаю, теперь придется. Получается, выбирать особо не из чего. Это уже судьба. Прости, но между тюрьмой и свободой... Извини за неуместный пафос. Я выбираю свободу!

Мама. Хорошо, сынок. Я готова.

На сцену вкатываются трап и два авиационных кресла. Звучит песня Аркадия Северного «Журавли». 

Далеко-далеко журавли полетели,

Оставляя поля, где бушуют метели. 

Далеко-далеко журавлям полететь нет уж мочи,

И спустились они на поляну в лесу среди ночи...».

 

Пьяный Довлатов с бутылкой водки и фокстерьером Глашей, мама - вслед, поднимаются по трапу и садятся в кресла. Довлатов глупо улыбается, мама печальна. Стюардесса просит пристегнуть ремни безопасности. Довлатов и мама пристегиваются. Довлатов пьет водку из горлышка бутылки крупными глотками. Шум авиационного мотора нарастает, заглушая песню Аркадия Северного. Сцену затопляет красный свет и уходит в черное.

Вспышка

Текст пьесы целиком>>>

Рисунки Александра Стройло