Икона губернатора Турчака как образ времени

Эдуарду Шарипову свойствен дуализм, который художник встречает на каждом шагу и, разумеется, в себе самом, воплощая эту диалектику самыми внезапными и удивительными способами: на старой двери, на куске металла или на деревяшке необычной конфигурации.

Постмодернистский прием «украденного объекта», возвращенного затем в мир предметов в преображенном качестве «вещи-в-себе», открывает бесчисленные возможности для творческого поиска. Но философия жизни, которая выстилает подобные эксперименты, последние года три одна и та же: мы все переживаем сейчас моменты перехода в какое-то иное качество существования. В общем, матрица мутирует, парадигма наползает на парадигму. Вы что-нибудь понимаете? Я – нет.

«Образы времени» – выставка неожиданная, поскольку размещена в фойе Пушкинского театра, там, где облупленный гипсовый Пушкин и неприглядные туалетные двери напротив окон, да и смонтирована всего за пару дней, после форс-мажорного ангажемента, поступившего художнику от театра. Не странно, а закономерно, что выставка столь органично вписалась в убогий интерьер. Работы Шарипова «дружат» с родственным интерьером, свободно вмещаются в него, хотя, допустим, на фоне белой евростены они смотрелись бы гораздо эффектней.

Вернисаж был приурочен к очередной премьере на псковской сцене – знаменитому «Жаворонку» по пьесе Жана Ануя в интерпретации питерского режиссера Семена Верхглядского, постановки заведомо публицистической, даже политически ангажированной. Ни один другой псковский художник не согласился сделать экспозицию в пандан к спектаклю, а Шарипов рискнул, хотя успеть сложить выставочный замысел за двое суток даже технически сложно, а здесь ведь речь идет о концепции, о сверхзадаче целого.

Но лично я не сомневался в успехе художника.

Потому что на протяжении почти года видел, заходя в гости Дома купца Сафьянщикова, где обитает Шарипов, как вроде незаметно, будто сама собой, но постоянно движется творческая мысль. Воплощается новый цикл (а художник привык работать циклами, представляя свою мысль в развертке), происходит явление тех работ и объектов, которые сегодня и составили «Образы времени».

Название выставки, как обычно бывает у философа Шарипова, отсылает сразу к нескольким значениям: времени как категории метафизики, и к живому, актуальному настоящему.

А «Образы» из эстетического понятия переходят еще и в «образА», то есть получают религиозную трактовку, в смысле «окон» или «дыр» в другой мир, в Вечность или, быть может, в Чистилище.

Программная работа этой концептуальной двойственности собственно «Образы времени», двойной портрет – некий условный чиновник, чел без лица, и темный лик чудотворца. От обоих тянет какой-то инфернальной пустотой и страшным откровением: нимб святого не только противопоставлен «нимбу» чиновника, но и рифмуется с ним: эти двое – заодно.

Публицистический посыл понятен: как часто мы видим первых лиц государства с ритуальными свечками в руках в православных храмах, а ведь теми же самыми руками, коими держат свечи и молятся, они пилят бюджеты и загребают откаты, пока простой человек корчится в трансе безнадежного бытия. Такого корчащегося человека мы встречаем по соседству с картиной, давшей название выставки.

Мысль художника провокационна: эти двое, святой и святоша, - рядом, значит подобное положение, такая оппозиция - Богу угодна?

Вглядевшись в образ пристальней, вдруг осеняешь себя крестным знамением: Боже мой, а уж не вольная ли это цитата самой древней и самой знаменитой псковской иконы, «Спаса Вседержителя», которую нынешним летом с патриаршей помпой будут передавать из псковского музея-заповедника в монастырь на якобы временное хранение?

Еще внимательней всмотревшись, внезапно заметишь, что изображенный чиновник, хоть и изображен без лица, а удивительно как будто похож, ну да, «смахивает» на псковского губернатора?

Стоишь, смотришь, и врубаешься: да, блин, наш Турчак! Точняк - он, в таком же светлом костюме и всегда как бы на голубом.

Пусть ты трижды абстракционист, а все равно пишешь реальность, картинки из жизни, которые подчас точнее и выразительней любого кондового «натурализма». И вспоминается эпизод из советского фильма «Приключения принца Флоризеля», где группе разношерстных преступников показывают картину в стиле кубизма, и они все вскакивают от страха: «Клетчатый!».

Значит, я не один такой проницательный, и другие зрители за геометрией и цветом увидят конкретных субъектов, из странной комбинации которых на поверхности картины и рождается логическая цепочка: лик – лицо - без лица, каково, а?

Можно, разумеется, допустить, что никого конкретно художник не имел в виду, а изобразил условного российского чиновника и икону Христа, как ее ожидает видеть зритель, но истина - в глазах смотрящего, а интерпретатор никогда не увидит в картине того, чего сам художник, вольно или невольно, в нее не вписал. И получается, что, наряду с традиционными образами, художник создал как бы актуальную икону губернатора, и какой здесь открывается простор для смыслов: а что разве мало у нас людей, готовых молиться на такие вот современные иконы и готовых в экстазе молений лоб расшибить?

Тем и любопытно подлинное искусство, что зритель теряется в догадках и начинает мыслить, будто у него внутри черепа резко поднялось давление, и мысли забегали шустро, как тараканы: то ли я вижу, о чем подумал, то ли наоборот, подумал о том, что увидел?

Вот ковер под названием «Предстояние»: темные и светлые ангелы столкнулись рядом с телом светящегося ребенка с нимбом – новый Спаситель в мир пришел?

Вот «Рентген доктора Мясникова»: человеку больно, невыносимо; чтобы поставить верный диагноз, его пронзили, облучили вредными частицами до костей, но это не просто рентген, а и реализация давней метафоры про скелет в шкафу, который имеется у каждого, кто сделан из живого мяса.

Вот «Образ», увиденный художником во сне, глаза плачут под дождем вечности, но здесь можно усмотреть и аллюзию на заставку голливудской кинокомпании «Icon Productions».

Вот Шарипов по-своему переосмысляет Казимира Малевича, играет с феноменами признанных «икон русского авангарда» - черным и красным квадратами.

Везде темное и светлое бликуют, соприкасаются, переходят друг в друга, и не отличить уже, где сохранилось прежнее состояние космоса, а где проявилось новое его качество, - приход.

И воображается, и даже не кажется богохульством, что когда-нибудь, лет через тысячу, люди планеты Земля, обнаружив эти иконы повседневности где-нибудь в подвале Дома купца Сафьянщикова, под завалами ресторанного хлама и мусора, начнут молиться странным ликам Шарипова, как нынче молятся дома дешевым иконкам, отпечатанным типографским способом, или поклоняются Туринской плащанице.

Саша Донецкий