Пушкинский заповедник в современной культурной политике

И долго буду тем любезен я народу,

Что чувства добрые я лирой пробуждал...

А.С.Пушкин

Есть музеи, которые наряду с Третьяковской галереей, Эрмитажем, Русским и Историческими музеями, литературными Ясной Поляной, Тарханами, Мелихово и другими, художественными заповедниками Поленово и Пенатами не требуют особого представления читателю, они - своего рода «неприкосновенный запас» русской культуры, и мы неслучайно бываем там многократно. До тех пор, пока они существуют, возможны какие угодно смелые эксперименты в области культуры - мы знаем, что у нас есть надёжный тыл - запас подлинной культуры, на который можно опереться в любых испытаниях. Таков и Пушкинский заповедник, неслучайно один из самых востребованных ещё с середины 19 века. Открытие памятника А.С. Пушкину в Москве (1880), первый праздник пушкинской поэзии (1899) отразили своего рода «взросление» народа, когда в общественном сознании А.С. Пушкин преобразился из сочинителя в Поэта и национальный символ. Сохранившаяся старинная «Книга посетителей могилы А.С. Пушкина» содержит сотни имён: русской культурой был открыт «Пушкинский уголок» - Михайловское, Тригорское, Святогорский монастырь.

В литературе его стали называть «поэтической Меккой», т.к. здесь созданы произведения, во многом ставшие лицом нашей культуры и сегодня. В 20-м веке его знаменитые ландшафты, усадьбы и парки изуродованы войнами и неслучайно дважды с великими трудами восстанавливались народом. Много сказано о заповеднике в письмах, книгах, статьях учёных и, отзывах простых гостей края: … «Бродить по Пушкинскому заповеднику и легко и тяжко. Легко потому, что везде витает дух Пушкина. Тяжело – от сознания, что не сохранилось в неприкосновенности ни одно строение в Михайловском, Тригорском. Петровском. Но все они – сама усадьба, «домик няни», помещичий дом в Тригорском – восстановлены с такой любовью к тени и памяти Пушкина, что эта любовь помогла его душе вернуться в эти места, и теперь мы ощущаем его присутствие явственно и полно».*

Немало сказано и о творчестве его знаменитого послевоенного директора, автора книг С.С. Гейченко. «Мне… много думалось о том, как воспринимают люди реально существующий в Пушкиногорье мир Пушкина. В чем сказывается его влияние на человека, к чему его подталкивает, от чего удерживает, как выверяет его жизненный путь...». По сути этот круг мыслей продолжение пушкинского:

Я здесь от суетных оков освобождённый

Учуся в Истине блаженство находить

Свободною душой закон боготворить,

Роптанью не внимать толпы непросвещённой,

Участьем отвечать застенчивой мольбе

И не завидовать судьбе

Злодея иль глупца – в величии неправом…

Добавить к вещим строкам поэта нечего, да и не нужно. Это классика, на которой воспитано не одно поколение. Но в конце 20 века оказалось, что на ту же тему может быть и другое мнение:

Любимая, я в Пушкинских Горах,

Здесь без тебя уныние и скука,

Брожу по заповеднику как сука

И душу мне терзает жуткий страх…

«…Я ненавижу музеи больше всего на свете после природы и шахмат», - писал их автор С.Д. Довлатов (письмо Л. Штерн 1 июля 1969).

Вполне понятно, почему автор не стал шахматистом, ботаником или художником-пейзажистом. Но по меньшей мере странно, что это убеждение не помешало Сергею Донатовичу в 1976 году настойчиво проситься на работу в пушкинский музей экскурсоводом, не имея для этого особых оснований (при незаконченном высшем). И начать свои труды здесь вопреки самому себе.

Редкий по тем временам случай - организатор и директор Экскурсионного бюро при заповеднике Алексей Николаевич Иванов не состоял в партии, никому не навязывал своих мнений, работал наравне со всеми «чернорабочим культуры», как назвал в те годы экскурсоводов академик Д.С. Лихачёв. Свобода творчества и доверие подразумевались, поэтому Бюро стало своего рода «нишей» для самостоятельно и творчески мыслящих гуманитариев, делавших своё дело за привычно скромную плату. В этой «нише» нашлось место и для нового сотрудника - С.Д. Довлатова. Здесь трудились увлечённые люди - сотрудники Пушкинского Дома, находили признание будущие доктора и кандидаты наук, авторы книг, создатели новых музеев, заслуженные учителя и деятели культуры.** Высокий уровень экскурсий тех лет здесь для музейного сообщества был общеизвестен и отражён в сотнях писем и публикаций. В заповедник приезжали для обмена опытом, проходили практику студенты филологи, ставшие для музея кадровым резервом. Своим слушателям через Пушкина экскурсоводы не давали забыть исторические имена прошлого, имена историков, деятелей Церкви, дворянские фамилии.

Будущий автор «Заповедника» попал в новый, непонятный для него круг людей. Что заставило С. Довлатова сочинить своих далёких от реальности персонажей и «населить» ими подлинный заповедник, остаётся только гадать. Но таков метод, известный и по другим произведениям автора. Хотя, конечно, цепь художественно изложенных анекдотов (кстати, известных в профессиональной среде гораздо ранее «Заповедника») увлекает читателя, как его эпатажные умозаключения.

Первый, американский издатель повести, Игорь Ефимов, хорошо знавший С. Довлатова, весьма обоснованно назвал автора «талантливым очернителем», и Сергей Донатович (к его чести) вынужден был с этим согласиться. Объясняясь с издателем, автор отвечал: «Справедливо и то, что по натуре я очернитель, как-бы я ни старался представить этот порок творческим занятием, но это правда» ***. Тем не менее С.Д. Довлатов весьма творчески связал своё имя с выдающимся явлением культуры, которое во многом обеспечило его известность: в Пушкинском заповеднике сделано множество публикующихся фотографий автора. Однако сочинителю, пожалуй, самого известного его произведения, надо было пожить в Америке и побывать в других странах, чтобы позже в послании другу отозваться о заповедном крае: «Я побывал в 13 странах, но лучше места, чем Пушкинские Горы не видел».

О творческом кризисе литератора (так называл себя С. Довлатов) в Америке сейчас говорят и пишут его друзья и поклонники. Фактически эмиграция, помогла ему осознать крах своего творческого метода. Кризис обусловил и его раннюю смерть. Вероятно, именно об этом и мог бы быть поставлен спектакль по «Заповеднику». Но сегодня московский театр (Студия театрального искусства) решил иначе. В «соавторы» спектакля Сергею Донатовичу приглашён… сам Пушкин (!?).

Дети на спектакль не допускаются, целомудренно предупреждает театр, поскольку в сценическом варианте «полностью сохранён авторский текст»: звучит «ненормативная лексика», а также содержатся сцены курения. Но за что же платят свои кровные (и немалые!) обычные зрители? За произнесённую вслух на сцене «ненормативную лексику»? За авторские домыслы «туристы - свиньи и невежды»? за писательские эмоции – «ненавижу, ненавижу это псковское жлобьё»? за застольный трёп «Пушкин был олимпийски равнодушным» (!?), за радостное откровение, что Анна Керн была «просто шлюхой», и счастье узнать, как за мнимую болезнь триппером («операция фиктивный трепак») можно получить с кого-то некую сумму? Услышать о заповеднике новость, что это «дурацкие затеи товарища Гейченко, который мечтает создать здесь парк культуры и отдыха»? И узнать, как при этом задыхался без свободы талант, который, разумеется, также, как Пушкин (!) здесь страдал.... Вслед за автором припомнить «законное», по его словам, мнение тайного агента 3-го отделения Его императорского Величества канцелярии, ведавшего политическим и полицейским наблюдением - ловкого журналиста, сочинителя Фаддея Булгарина о гибели поэта: «Великий был человек, а пропал как заяц». Даром, что Пушкин называл журнальные писания Булгарина «пошлым балагурством». Награждённый за свои труды тайного осведомителя тремя бриллиантовыми перстнями, Булгарин служил исправно своему шефу А.Х. Бенкедорфу, который «употреблял» его по своему усмотрению. От критики Пушкина Булгарин искал защиты у самого царя и на свой лад, конечно, обрадовался гибели поэта, в котором видел прежде всего конкурента. Ну, и, разумеется, автору, а вслед за ним и театру, важно припомнить горькие слова царя Бориса Годунова из одноимённой трагедии А.С. Пушкина: «Они ценить умеют только мёртвых» в приложении к нашему писателю, а посему должна быть уважена его просьба к читателю: «Взгляните на меня с любовью» - и никак иначе…Будто и не писал классик вещих слов: «Толпа жадно читает исповеди, записки ets., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок как мы! Врёте, подлецы. Он и мал, и мерзок - не так, как вы - иначе...». (ноябрь 1825. П.А. Вяземскому). По ироничному слову того же автора «Порок любезен, и в романе, И там уж торжествует он». Будто мы уже и не знаем вещих слов Анны Ахматовой, что в любых мнениях о гибели поэта семейная история вообще не должна обсуждаться, ибо речь идет о гибели Поэта, а не просто мужа Н.Н. Пушкиной. Не помним слов А.Блока «Пушкина убила не пуля Дантеса – его убило отсутствие воздуха». Помним, конечно помним. Но касса, касса... Сборы. И что же - теперь любой ценой?

Мы, сегодня такие свободные-свободные. И раскованные. Научились панибратски к месту и не к месту похлопывать «наше всё» по плечу, использовать его образ в рекламе чего угодно, (включая презервативы – ведь писал же «Я не хочу печалить вас ничем», - интернет расскажет желающим больше), изображать в любых ситуациях, какие вздумаются художнику, и даже смело, с ловкостью жонглёра склонять, как существительное (нашего всего, нашему всему, о нашем всём...). Ладно, от Пушкина не убудет: от мнения «толпы непросвещённой» своим творчеством он защитит себя сам.

В житейской практике, пожалуй, нет более спекулятивного понятия, чем свобода, о которой печётся довлатовский персонаж Борис. Если А.С. Пушкин по слову А.А. Григорьева действительно «наше всё», то, вероятно, нам должно быть сегодня интересно, что же он, натерпевшийся от властей, думает о свободе?

Написав оду «Вольность» (1817), входящий в литературу юный поэт, очень скоро понял, что вольность и свобода далеко не синонимы: «Пётр I не страшился народной свободы...», - рассуждает он уже через пять лет. Свобода - высшее достояние. С этим весьма удовлетворённо согласится любой человек, и прежде всего творческий. Но у этого утверждения имеется продолжение: «…неминуемого следствия просвещения». В разных вариациях оно входит в содержание творчества поэта. Просвещение, по мысли А.С. Пушкина, выстраивает в человеке систему ценностей, понятий и представлений, которые им понимаются и принимаются им не как навязанные «сверху», а как норма внутренней жизни, личное убеждение. Проще говоря просвещение (конечно, в широком смысле) утверждает человеческое начало в человеке. И в «Воображаемом разговоре с Александром I,» написанном в конце 1824 года, не случайно задним числом автор именует свое раннее, по его словам, «детское», произведение не Вольностью, но Свободой.

В.А. Жуковский видел в Пушкине «надежду нашей словесности», но не уставал напоминать ему: «…Я ненавижу, всё, что ты написал возмутительного для порядка и нравственности. Наши отроки (то есть всё зреющее поколение), при плохом воспитании, которое не даёт им никакой подпоры для жизни, познакомилось с твоими буйными, одетыми прелестию поэзии мыслями; ты уже многим нанес вред неисцелимый. Это должно заставить тебя трепетать. Талант – ничто. Главное величие нравственное. - Извини, это строки из катехизиса. (12 апреля 1826, в Михайловское). И в том же году Пушкин вторит ему в записке «О народном воспитании»: «Воспитание, или лучше сказать, отсутствие воспитания есть корень всякого зла».

Реальная Свобода - с прописной буквы - Свобода творческой мысли, художественного самовыражения во имя исследования и утверждения человеческого в человеке. У истоков поэзии «Божественный глагол» и только поэтому, по его словам - «Поэзия выше нравственности». Это Свобода лучших умов человечества. Её невозможно заменить идеологическими установками: подлинный талант в них не нуждается, т.к. он по своей природе выше них изначально. Легион писателей недавнего прошлого прочно забыт именно потому, что в своих трудах они имели в виду только установки. Но имена мучеников подлинной Свободы советских лет широко известны. Ничего нового, но почему-то забытого на радостях свободы от чиновников – идеологов, следивших именно за установками. Нам стало удобно говорить о свободе вообще и под этим флагом разрешать себе практически всё, не особенно утруждаясь вопросом: во имя чего? Как будто нам уже и неизвестно, - есть свобода «вообще», не желающая знать ничего, кроме "Я хочу...", "Я так считаю, а посему дайте мне свободу...», широко открывающая ворота для манипуляции сознанием читателя – прежде всего молодого. Ему ещё нечего противопоставить внешне эпатажным фразам.

Известна большая и трудная история взаимоотношений великого драматурга Александра Островского с цензурой. И это не помешало никому из них стать тем, кем они стали. Отстаивали свои убеждения, доказывали, спорили, «нравственное величие»(Жуковский) помогало преодолевать сопротивление. А порой платили жизнью. История культуры полна исковерканных судеб, забвений, конфликтов. Писательство по определению вредная и опасная работа. У писателя не бывает выходных, праздников и отпусков: его мысль всегда в работе. Для Пушкина борьба тоже входит в понятие творческая жизнь, он живёт как на вулкане, - на то он и писатель: «Дружина учёных и писателей, какого-бы рода они ни были всегда впереди во всех набегах просвещения, на всех приступах образованности. Не должно им малодушно негодовать на то, что вечно им определено выносить первые выстрелы и все невзгоды, все опасности». Да, в письме к жене писал о трудности жить в России «с умом и талантом». Но П. Чаадаеву признавался в сокровенном: «Я далеко не восторгаюсь всем тем, что вижу вокруг себя; как литератора меня раздражают, как человек с предрассудками – я оскорблён, - но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог её дал» (19 окт.1836). И каким же образом А.С. Пушкин, стоящий на противоположных позициях, вдруг стал для театра «соавтором» автора «Заповедника»?

Естественно, что за четыре с половиной месяца пребывания в Пушкинских Горах не без проблем (вопреки современным мифотворцам Довлатова, имея весьма посредственные рецензии) входящий в экскурсионную жизнь, ненавидящий музеи будущий автор «Заповедника», смог едва увидеть только внешнюю оболочку жизни советского заповедника 1970-х годов. Его неизбежную вообще для всей тогдашней жизни идеологическую «упаковку». В ней работали тогда все писатели, театры, редакции журналов, газет, музеи, киностудии и др. Автор это понимал и оговаривал, что его «Заповедник» - символ. Но он прошёл мимо главного: подлинный талант универсальнее, умнее любой цензуры. «Истина сильнее царя», - полагал А.С. Пушкин. Иначе творческая жизнь остановилась бы вообще. Но этого не произошло. Да, по тем же законам жил и Пушкинский заповедник. При этом на послевоенную разруху заповедник ответил возрождением Михайловского и Святогорского монастыря. (Кстати, в созданном в соборе музее, вопреки идеологам, объективно, в культурный контекст возвращалась религиозная проблематика). «Оттепель» - вызвала к жизни дворянскую усадьбу в Тригорском – «Дом Лариных» (1962), «Застой» отмечен новым музеем африканских предков поэта в Петровском (1977). «Дикость, подлость и невежество не имеют нужды в прошедшем, пресмыкаясь перед настоящим», - напоминал он гостю словами поэта. Музей ничего и никому не навязывал, но через доверие людей к Пушкину, даже далёкому историко-литературных интересов человеку давал пищу для мысли. И тот, кто хотел это понимать – понимал. Пушкина невозможно ни во что «упаковать». Он - единственное в своём роде явление - вечное и развивающееся (В.Г.Белинский). «Как показать Михайловское эпохи застоя?»- рассуждают сегодня авторы спектакля. Оказывается, в этом была трудность. Отвечаем: так и показывать – честно, не через «ненавижу музеи» и «взгляните на меня...», а через реального, а не придуманного Пушкина.

Житель города Архангельска Борис Михайлович Егоров стал инициатором создания первого на Севере Литературного музея. Мало того - он решил создать книгу переводов знаменитого стихотворения русской любовной лирики – «Я помню чудное мгновенье», на разные языки мира. Для этого он обратился в министерство иностранных дел РФ, через посольства разных стран вступил в переписку с переводчиками. В результате издана книга переводов одного стихотворения на 210 языков мира. Но для чтобы увидеть результат своих трудов инициатору пришлось продать квартиру... Хорошо это или плохо? Риторический вопрос: наш современник совершил гражданский, творческий подвиг. Благодаря ему многие страны мира расширили свои представления о России. Человек реально обогатил культуру. А в истории остаётся своего рода шедевр, созданный действительно в соавторстве с автором. «Горд за мой родной Русский язык, объединивший разноязычные переводы в дивный венок поэтического вдохновения», - пишет составитель во вступлении. Но не Борис Егоров приглашён в Михайловское на праздник поэзии, где ему вся стать быть почётным гостем, уже потому, что отсюда начали свой путь в мир упоминавшиеся стихи. Не Борис Егоров объявлен «человеком года». Не Борису Егорову вручена в Пушкинском Лицее ежегодная Царскосельском премия. Она вручена…директору частного т.н. «музея С. Довлатова» вблизи Михайловского...(!). Но почему же подвиг замечательного современника, подлинного деятеля культуры почти не известен? И такое яркое событие культуры страны так и осталось где-то на периферии внимания?

Частный музей эпатажного «Заповедника», оказавшийся при реальном заповеднике - не частная сапожная мастерская. Частным не может быть противоположный по смыслу музей в заповедном пространстве. Такой музей может быть в собственной квартире - как у одного из поклонников С. Есенина, - Павла Пропалова, в Вязьме. Музей – труд жизни его собирателя. Здесь хранятся раритеты. Но за вход и экскурсию можно оставить только благодарственный отзыв. Вход в «музей Довлатова» платный. Снаружи и внутри «музей» «вылеплен» по довлатовскому тексту и является своего рода «цитатником» произведения, главный экспонат - кровать, на которой спал писатель. Официально это частное учреждение позиционирует себя как «музей С. Довлатова в заповеднике», заявляет о себе в рекламе, указателях, имеет свой сайт и т.п. Издаёт журнал, проводит свои фестивали. Ясно, что подобный музей не мог возникнуть в зоне Республики Коми, которую в другом произведении - «Зона» - также описывает С. Довлатов (автор проходил там службу как конвоир). Фактически государственный заповедник поставляет частному туристов. Но при этом перед посетителем группой поклонников автора, установлено «кривое зеркало» в виде «Заповедника». Поскольку в этом произведении немалое место занимает алкогольная тема – в качестве «интерактива» при музее планируется рюмочная, о чём сообщает сайт этого частного учреждения. Странным образом оба музея тянут посетителя в разные стороны, словно классические «лебедь, рак и щука». Но мы по традиции награждаем не людей, а их чины.

Знаменитая когда-то книга «У Лукоморья» С.С.Гейченко издавалась пять раз по 100 000 экземпляров каждый тираж. Книги «разлетались» мгновенно. Но шестое, востребованное и сегодня издание, в наши дни дочери легендарного директора пришлось издавать самостоятельно. В историю заповедника вплетены людские трагедии, творческие искания. Вокруг его реальной жизни не случайно возникла немалая литература. Почему бы театру не заинтересоваться ею? Как и в десятках подобных случаев вам ответят: не тот «тренд», «неформат». «Тренд» и «формат» предполагает скандалы, разоблачения, конфликты. Если их нет, то надо придумать, создать скандальный миф…У нас сформировалась литература рекламного эпатажа. Но на эпатаже строил своё писательство и журнальную политику антипод А.С. Пушкина, а посему отнюдь не бедствовавший Фаддей Булгарин (по Пушкину Фиглярин, Флюгарин). А.С. Пушкин называл этот род литературы «цигарочным» и замечал, что интерес нему быстро «упадает» (если внимание к нему не «раскручивает» такая же, весьма среднего уровня пресса).

«Пушкинские места – это чудо. Здесь Пушкин воскресает, окружает нас, будит в нас самое доброе, учит жить. Но с ним вместе оживает и старая, великая, многовековая культура, культура открытая, гостеприимная, дружественная ко всем народам, ко всем другим культурам мира. Когда-нибудь день рождения Пушкина будет днём русской культуры. Я в этом уверен. И когда-нибудь здесь будет воздвигнут памятник нашим подлинным героям – создателям и хранителям наших музеев. Они – герои, ибо работа их – героическая борьба за русское культурное наследие, борьба со временем, со старением, которое несёт время. Но и борьба с невежеством, косностью, непониманием, скрытым и явным сопротивлением…» - записывал академик Д.С.Лихачёв в книге почётных посетителей заповедника ещё в 1978 году. Но и сегодня музея общепризнанного создателя послевоенного заповедника и сложившейся вокруг него культуры не существует – хотя организация такого музея была бы одним из актов изучения опыта его создателей, развития заповедника и сохранения его творческих традиций.

Каждая эпоха жизни страны оставила в судьбе заповедника свой след. Нет смысла сейчас перечислять множество литературных произведений, к нему обращённых. Велика изобразительная пушкиниана Михайловского, о нём созданы повести и романы, сняты фильмы, созданы стихи. Полотна, тематически связанные с подлинным заповедником, хранятся в Третьяковской галерее. Т.е. существует огромный, фактически невостребованный «культурный слой», необходимый новым поколениям.

В советский период преодолевать идеологические преграды можно было по-разному. В условиях жесточайшей идеологической цензуры выдающийся писатель Константин Паустовский создал не одно произведение о смысле существования Михайловского. Известен случай, когда перед писателем публично опустилась на колени зарубежная кинодива Марлен Дитрих. О его произведениях она узнала из рекомендательного списка литературы для немецкого юношества. Писатель, в творчестве которого очень значительна пушкинская тема, оставил классический литературный образ заповедника, который пробуждает стремление вникнуть в смысл творчества поэта. Образ, созданный писателем, помог возрождению памятника после войны. Но эта литература не переиздаётся и практически неизвестна современному посетителю заповедника. Константин Георгиевич открыл путь в литературу другому писателю – Юрию Николаевичу Куранову, переведённому впоследствии на 19 языков мира. В тех условиях он по-своему отстаивал право писателя на своё видение заповедника: «Ключи нашего сердца лежат не там где нам на них укажут, а там, где сами найдём их...», - писал он 1960-е годы. Своё убеждение автор вынес в эпиграф книги «Сердце ключей» о создателях заповедника и о том, что такое вообще музейная жизнь. Достаточно вспомнить, что почти пятьдесят лет заповедник поднимали из руин ветераны войны, местные жители. И дело не в «обиде» или «не в обиде», как полагают восторженные публикаторы, поклонники «Заповедника». Вопрос гораздо важнее.

Неизбежно уходят созидатели, хранители, собиратели, выдающихся учёные, авторы книг, знаменитые экскурсоводы Пушкинского заповедника. Очевидно, что у сотрудника нового поколения и гостя должно быть место, где он может узнать не заповедник анекдотического мифа, но увидеть целостную картину жизни этого священного места. Именно потому, что культура у нас по Конституции Свободна, своё место в Литературном музее, в рамках деятельности государственного заповедника, наряду с К. Паустовским, С. Гейченко, Ю. Курановым, другими писателями и поэтами может занять и С. Довлатов, по-своему отразивший кризис общественного сознания почти полувековой давности. Создание такого музея упрощается тем, что общественный музей «Писатели России в Пушкинском заповеднике» уже существует с 2009 года и на благотворительной основе успешно действует в Пушкинских Горах.

В течение более, чем ста лет заповедник создавался, погибал и вновь воссоздавался нашими выдающимися предшественниками, прежде всего Академией наук тогдашнего государства. В 1995 году на основе прежних разработок сотрудников почти до 10000 гектаров расширены границы заповедника. Появились новые возможности приёма гостей, ожидалось строительство новых музеев, вместе новыми территориями заповедник введён в число Особо ценных объектов культуры народов России. Но в то же время абсолютизировалась роль рынка. Под развитием музея стало подразумеваться развитие инфраструктуры обслуживания. На заповедную территорию началось агрессивное наступление гостиниц, кафе, ресторанов, туристских лагерей и коттеджей… Парадокс: при значительной заповедной площади фактически усадебный мир Пушкина съеживается до локальных островков Михайловского, Тригорского, Петровского, Святогорского монастыря, в то время как чисто номинально заповедными считаются пустынные сегодня новообретённые в 1995 году ближние Голубово, Воскресенское, Велье... Дело не только в средствах: с 1936 по 1954 год заповедник входил в состав Академии наук, что обеспечивало его послевоенное восстановление и развитие на строгой научной основе в русле деятельности Пушкинского Дома. И это понятно: на практике театр, школа, пушкинские музеи и заповедники - единая кровеносная система. Её сердце - Пушкинский Дом. Выход в практику обогащал, творческую мысль и самих пушкинистов. Но с начала 1990-х годов единая система разрушена и, как таковая, фактически находится в параличе (если не считать начатых при С.С. Гейченко приездов школьников и студентов для помощи по уборке территорий). И, если театр заботливо ограждает свой спектакль от детей, то учителя-энтузиасты «углублённо изучают» то же произведение на уроке литературы… (см. напр. Г Доброзракова Я иду на урок //ж. Литература, №11, 2006).

В 1980-е годы в ряде вузов после сорокалетнего перерыва была возрождена подготовка музееведов, стал вновь издаваться профильный журнал «Советский музей» (сегодня – «Мир музея»). Государством было осознано, что музей и литература вокруг него не «развлечение», и далеко не «сфера услуг». Полноценная жизнь музея требует профессионального понимания, опоры на филологические, искусствоведческие и социально-психологические знания. Но где же эти специалисты? Кто будет в дальнейшем выстраивать музей как инструмент культурной политики, развивать его важнейший гуманитарный смысл? Сегодня, в период подготовки к столетию заповедника менее всего нужны победные реляции о посещаемости, выставках и т.п. Нельзя далее уходить от тревожных вопросов самого существования пушкинского «рабочего кабинета».

На судьбе Пушкинского заповедника всегда отражалось отношение власти к самому поэту. При всём сложном отношении к А.С. Пушкину, царь Николай I поддержал предложение В.А.Жуковского вскоре после гибели поэта создать «трогательный памятник» на поэтической родине А.С. Пушкина - в Михайловском. При Николае II усадьба выкуплена у наследника «в общественную пользу». Советская власть рассмотрела в А.С.Пушкине спутника по пути к коммунизму и учредила заповедник. Наше поколение в начале 1990-х годов пережило новую революцию и вступило в эпоху яростного отрицания всего советского. Возник конфликт ценностей и «ценностей». При этом общечеловеческие нравственные понятия и представления стали трактоваться как советские, а значит «устаревшие» и «ханжеские». Мы не сразу заметили, например, как в городской среде Петербурга на равных правах со школами оказались кафе «Гадкий койот», «Мама, я не пил!», «Проходимец». Рядом с ними нашлось место и «ресто-бару» «Синий Пушкин» - на равных правах с Всероссийским музеем А.С. Пушкина; в Пскове ресторан Александр Невский соседствует с храмом Александра Невского… Примеров, увы, немало. «На брегах Невы» у открытого недавно памятника С. Довлатову, обосновались не библиотеки и книжные магазины, но опять же разных форматов рюмочные. Та же участь ждёт пространство у «музея Довлатова» на пороге Михайловских рощ. Но причём же здесь заповедник и его праздники пушкинской поэзии? И почему сегодня мы удивляемся их упадку?

Сегодня ясно, что жить бесконечным отрицанием прошлого, а тем более искажать его, невозможно: когда-то нужно переходить и к созиданию. Необычайно проникновенно напоминала об этом первая хранительница Михайловского писательница Варвара Васильевна Тимофеева (Починковская):

«Революция перевернула жизнь, упразднила царский трон, но пагубная косность – обычное наследие застарелых устоев рабского прошлого притупила в нас благородную способность истинно культурных людей – помышлять не только о своих утробных делах и делишках, но о судьбах всего Отечества. Беда стране, где забывают об этом! Её сметут со сцены другие народы, и она утратит связь с тысячелетней историей». «Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений», - полагал А.С. Пушкин. Можно считать эту позицию идеалистической. Но отрицать наработанное в недавнем прошлом – значит «рубить сук, на котором сидим».

На Совете по культуре в декабре минувшего года от одного из выступавших (писателя В.Я.Курбатова) прозвучал законный вопрос: почему из сегодняшней практики мы «с мясом» выдрали всё советское? Добавим: не ценим наработанный опыт, не изучаем ошибки прошлого и недавних лет? И как без этого можно строить будущее? Мы входим в период подготовки одного из самых значительных наших музеев-заповедников к его столетию в 2022 году и есть надежда на лучшее в его судьбе. Ведь сказал же глава государства на исходе минувшего года: «Необходимо в целом самым серьезным образом обновить государственную гуманитарную политику, в которой культуре отведена, безусловно, ключевая роль».

Иосиф Будылин

*Чехонин Л. Письмо в редакцию //ж.Москва, 1999. №2

**См. об этом подробно Будылин И.Т. «Мы очень благодарны вам…» Интернет-ресурс Проза.ру

***Довлатов С.Д. Эпистолярный роман с Игорем Ефимовым М., 2001 С. 417, 434

-------------------------------------------

Иосиф Теодорович Будылин: культуролог, кандидат педагогических наук (по музееведению). Зав. музеем-усадьбой Тригорское в 1995-2000 гг. (период реконструкции) Автор книг «Золотая точка России» (три издания), «Деревенский Пушкин» (пять изданий), «Пушкинский заповедник: музей и жизнь», «Святые Горы» (автор-составитель), «Лето в Михайловском», «Пушкинская энциклопедия «Михайловское» (науч. рук.). Публикации в отечественной и зарубежной печати.