Философия хорошего настроения

Как-то и где-то Федор Михайлович Достоевский заметил, что, если ботинки жмут, когда прогуливаешься по Дрездену, то этот самый Дрезден кажется дрянь дрянью. Осмелюсь, со своей стороны, добавить к этой, безусловно, глубокой мысли утверждение, что иногда бывает и наоборот: если прогуливаешься по Дрездену, то и неудобная обувь может вдруг показаться вполне себе ничего. Говоря философски, не только бытие определяет сознание, но и сознание определяет бытие. И вот как дело было в моём частном случае.

Началось с того, что девятого сентября на вратах своего истерзанного жильцами подъезда я увидел объявление, что лифт в этом самом подъезде, как выработавший срок своей скоротечной годности, завтра выводится из эксплуатации на веки вечные. Как счастливый и беззаботный житель девятого этажа, скажу прямо, я не был обрадован. Даже сильно наоборот. Верить не хотелось, но десятого сентября в десять часов утра лифт замер. Желчи у меня образовалось столько, что я даже побоялся её излить - использовал её как топливо для лестничного восхождения. Это, как оказалось, сильно успокаивает.

Мир, казалось, погрузился во мрак, но тут пришло просветление. Мы всей семьёй отправились на «Послеполуденный отдых фена» - спектакль французского театра, чудом оказавшегося в наших краях. О содержании этого действа уже другие писали и очень красноречиво, скажу только, что мы все были в восхитительном шоке - и весёлом, и грустном, и задумчивом, и беззаботном. Полиэтиленовые пакеты - а они и были главными героями спектакля – кружились в воздушных танцах, сумев за двадцать минут прожить перед нами всю историю человечества. На следующий день, когда я увидел «перебегающий» дорогу пакетик из-под мороженого, я чуть не заплакал. Всё стало ярко, светло и наполнилось смыслами, о которых я уже позабыл, если и знал. После спектакля мы всей семьёй наперегонки просто взлетели на свой девятый этаж – как те пакеты.

На следующий день на лекции перед студентами, которые все как один были такими умными и замечательными, я вдруг понял одну фразу из Гегеля, которую всегда демонстрировал, как вящий образец темноты гегелевской системы. И так понял, что даже, похоже, смог объяснить. Так мне, по крайней мере, показалось. После шёл я по улице в блаженном состоянии человека, распутавшего-таки сверхсложную головоломку, и казалось мне, что распуталась она именно дуновением того самого фена. Я даже подумал, что перешиби меня сейчас какой-нибудь амбал посереди туловища, состояние моей просветлённости от того только усилилось бы.

А двенадцатого числа, три часа простояв с дочкой в больничных очередях за справками, наслаждаясь погодой и дочкиной болтовней, отправился вместе с ней в Детский парк. Люди прогуливаются, зелень ещё зеленеет, знакомые вежливо здороваются. Атмосфера, прямо, какого-нибудь Мариенбада. Чудесное место, ей-богу! Зашли в кафе, посидели… Заглянули в «Находку», а оттуда выходит прелестная девушка с томиком Анны Ахматовой… Короче говоря, вообще!

Ближе к вечеру отвёз дочку домой, а сам вернулся в город. В восемнадцать часов в Областной научной библиотеке выступала Наталья Евгеньевна Горбаневская – замечательный поэт, переводчик, правозащитник – из тех восьми, кто в далёком 1968-м вышли на Красную площадь протестовать против ввода советский войск в Чехословакию, вышли ради пяти минут свободы, за которые всё готовы были отдать. Она читала свои стихи, рассказывала как оказалась во Франции, как стала гражданкой Польши, как приезжала во Псков поговорить с Надеждой Мандельштам, рассказывала о событиях 25 августа 1968 года… В зале были люди, они слушали, они понимали, они спрашивали, они вышли потом на крыльцо и обсуждали… Наталья Евгеньевна сказала: «Будущее вы делаете сами». И я совершенно уверен, что это так.

Да, а насчёт лифта. Мы всем домом сразу после отключения собрались – в первый раз почти все, телевидение позвали, инвалид с восьмого этажа много и весело шутил о том, сколько ему осталось, бабуля с шестого проворно махала клюкой. А когда после встречи с Горбаневской я вернулся домой, лифт работал. Я встретил его жалкое нутро, добродушно раскрывшееся, как давно утраченного друга. Быстрее обычного он меня по-свойски домчал до самого верха.

Артем Верле