Мультик про доктора Полякова в роли Курта Кобейна

В Псковском театре драмы представили «Морфий» Антона Федорова по мотивам «медицинских рассказов» Михаила Булгакова. 

Фото здесь и далее: Игорь Ефименко / пресс-служба Псковского академического театра драмы имени А. С. Пушкина

На краю сцены – детские игрушечные лошадки, как бы сошедшие со старых поблекших фотографий, в центре – массивный диван, на котором застыла одинокая фигура, спрятавшаяся за огромным чемоданом, чуть левее – граммофон. Но вот на сцену странной «мультипликационной» походкой выходит оперный мужик, символизирующий народ-богоносец (Денис Кугай), натягивает веревочки-поводья, диван уезжает вглубь, сверху опускаются вращающиеся прожекторы, разрезающие лучами темноту, включается видеопроекция, и лошадки оказываются гоголевской тройкой, несущей путников незнамо куда – в русскую глушь и хтонь.

Сквозь шум вьюги неожиданно звучит монолог пса Шарика из фильма «Собачье сердце». Мужик громко стучит: «Тук-тук!» и орет: «Приехали». Человечек с чемоданом вскакивает и оживает (Александр Овчаренко), декорации, изображающие стены дома, сдвигаются, начинается представление. Поначалу очень необычное, пока не привыкнешь. Люди на сцене – это не люди, а, скорее, как бы ходячие манекены, они двигаются неестественно быстро и нелепо, как в кукольных мультфильмах Гарри Бардина или в пантомиме немого кино. Реплики произносят так, словно звучат обрывки испорченной фонограммы.

«Привет, пустынный уголок», – неестественно высоким тоном, будто ребенок или лилипут, произносит реплику персонаж, прибывший на свой сельский участок. Баба выщипывает из подушки перья в чашку, приготовляя условный суп, который герой, мгновенно превратившись в собаку, сжирает. Оставшись один, ползает на коленях и корчится от ужаса, называя себя Лжедмитрием. Так мы знакомимся с доктором, рассказчиком булгаковских «Записок юного врача». Как вдруг – бум-трах! – и доктор №1 мгновенно обращается в доктора №2 (Камиль Хардин), и закручивается мистическая игра в доппельгангера, в очередную модификацию доктора Джекила и мистера Хайда.

Зритель постепенно понимает, что находится свидетелем какого-то не то обширного сновидения, не то галлюцинации, стеклянной, прозрачной, прихотливой и затянутой. Это – «сон в оболочке сна, внутри которой снится на полшага продвинуться вперед», когда непонятно, кто кому привиделся: доктор Поляков – доктору Бомгарду, или наоборот. Эта сновидческая матрешка завораживает и затягивает внутрь, как компьютерная «бродилка».

Жанр, обозначенный создателями (автор инсценировки, режиссер и художник – Антон Федоров): «прохождение в одном действии» – отсылает к одному из референсов – компьютерной игре «Тук-тук-тук!», по сценарию которой персонажу, страдающему бессонницей, мерещатся привидения и странные существа, а главная его задача – дожить до утра, не повредившись рассудком. Бой часов или стук в дверь служат резкими переходами между эпизодами. Оба персонажа, каждый по-своему, как бы проходят уровни: один движется к свету, второй – во мрак, один к выживанию в кошмаре и профессиональной победе, другой – к деградации и разложению.

Где-то по ходу этого «прохождения» они встречаются, и опять непонятно: кто у кого в гостях? Кто из двоих внутри чужого сна? Настолько виртуозно, перемешав страницы «Записок» и «Морфия», Антон Федоров закрутил сюжет. Но не только перетасовал, но и устроил своего рода визуальную шараду, наполнил реминисценциями и аллюзиями.

Внимательные зрители, знакомые с творчеством Эгона Шиле, заметят на двери то и дело вспыхивающие проекции его картин, кислотные и эротические, будто мы внутри нового ремейка «Vanilla Sky» Кэмерона Кроу. Кто-то обязательно вспомнит сериал Стивена Содерберга «Больница Никербокер» со схожей коллизией врача, тайно преодолевающего наркотическую зависимость. В сцене ломки доктора Полякова, медленно и эффектно, будто в фильме, проваливающегося в пол под «Perfect Day» Лу Рида, легко узнается цитата из «На игле» Дэнни Бойла. В другом эпизоде кто-то заметит китайские тени опиумной курильни из «Однажды в Америке» Серджио Леоне, в которой гангстер Лапша пережил свою долгую, длинною в жизнь, галлюцинацию и изнасиловал любовь. Кто-то различит в болезненных метаниях героя смутные отсылки к Курту Кобейну, точнее, к «Last Days» Гаса Ван Сента.

Все в «оживших картинках» Антона Федорова и компании художников (видео – Владислав Щетинин, свет – Игорь Фомин, костюмы – Александр Стройло, композитор Григорий Калинин) неслучайно, все продумано до мелочей, каждый образ работает, словно деталь внутри шарманки, – и ковер из звезд, в нужную минуту спускающийся с потолка, и маленькая тумбочка, вдруг отпирающаяся в диване, будто шкатулка с секретом – баночкой морфия, и саундтрек с песнями групп «Portishead» и «Morphine», строчки которых, если посмотреть тексты, – это как бы продолжения реплик или мыслей персонажей, поэтический комментарий к происходящему на сцене.

Зритель наверняка вправе спросить у художника: а зачем это все? Да, красиво, завлекательно, но не присутствует ли в этой коллекции спецэффектов и референсов некий перебор, как говорится, too much? Не теряется ли в причудливой игре смысл? Нисколько. Ничуть. Наоборот. Все условно кукольные, механически двигающиеся персонажи, скрипучими, высокими, детскими голосами повторяющие одни и те же фразы по нескольку раз, звучащие, словно заезженные пластинки граммофона, лучше, чем сами живые люди, передают идею предопределенности, судьбы, внешней вьюги (как тут не вспомнить тему пушкинской «Метели»).

Все мы так или иначе находимся в режиме фатального «прохождения», и вариантов бытия у нас немного. Но все-таки существуют как бы развилки, отмечаемые стуком судьбы: и тут важно принять верное решение, не совершить ошибки: выбрать стратегию «правильного» персонажа. Или – «неправильного», это уж кому что ближе или больше повезет. У одного героя, доктора Полякова, вариантов, кроме страданий и смерти, вроде как нет, но если, в принципе, Поляков и Бомгард – один герой, значит, и у нас здесь все не так безнадежно?

Просто нужно бороться. Вопреки вьюге, вопреки, как принято выражаться, обстоятельствам непреодолимой силы (где-то в столицах происходит революция), вопреки волкам, рыщущим по снежной пустыне, вопреки кромешной народной египетской тьме. И пока один доктор деградирует и стремительно превращается в оборотня, в сущее животное, полностью подчиненное коварному действию «белых кристаллов», бесконечно осыпающих окрестности крупицами снега; – другой юный врач вместе с коллегами делает успешные хирургические операции и спасает людей, – таких же маленьких и беззащитных, как все мы.

«Кукольная» эстетика работает на удивление точно, метафора оказывается убедительней любой натуралистичной фотографии: для врачей, потрошащих тела, словно они мешки, набитые ватой, или тряпичные куклы; отпиливающих ноги ножовкой, будто это не живая нога, а деревяшка; режущих, сшивающих и штопающих ткани; достающих кирпич вместо ребенка, – мы все, пациенты, и есть человеческий материал, но именно такое отношение к плоти дает больному шанс на выживание.

Этот же «кукольный» прием поразительно достоверно передает «приходы» и ломки наркомана: все, что демонстрирует на сцене Камиль Хардин, то, как он унижается, канючит и выпрашивает дозу у медсестры Аннушки, давно пролившей свое смертельное масло (Наталья Петрова), как бьется в конвульсиях, как деградирует и доходит до последней степени отчаянья, как буквально сходит с ума, – если и можно сыграть, то только так – в оцепенении несчастной марионетки с черными протезами вместо рук, управляемой всемогущим господином Морфием. Парадоксально, но из всех персонажей именно Поляков оказывается и самым живым – это боль на мгновения превращает его из куклы снова в человека.

В спектакле Антона Федорова, однако, этот беспредельно хмурый и трагический кошмар оказывается внутри другого сна – светлого и счастливого, с выжившей девочкой в финале. Авторы оставили нам зыбкий лучик надежды. Но и про мрачный трип доктора Полякова с выстрелом в подбородок ты уже вряд ли забудешь.

Александр Донецкий