И всем казалось - я живой…

Дневник читателя  (25.11. 2014)

Судьба человека умещается в его жизни. Человек в истории – скромная частичка мироздания, невидимый в целом, физически принадлежащий времени, духовно призванный к Создателю. Он, рождённый для жизни, для созидания, подчас перенаправляется к разрушению и насилию. И тогда жизнь превращается в поле боя неутомимых пассионариев. В итоге – перемолотые и «неперемолотые» человеческие судьбы.

Жизнь и судьба Варлама Шаламова – трагическая страница российской истории XX века.

Большевистский октябрьский переворот на несколько десятилетий выплюнул «российскую мужицкую вольницу» (Роман Гуль), которая гуляла, веселилась, вешала, расстреливала, захлёбываясь в крови и страхе. Страна превратилась в одну большую стройку ГУЛАГа. «Террор, задуманный с циничным прагматизмом, выродился в явление бессмысленное и совершенно иррациональное. Люди рационального склада просто недоумевали, не могли понять, что происходит. Логика научного познания была здесь бессильна» (Сергей Беляков).     

Иосиф Сталин запустил чудовищную репрессивную машину: безотказно действовали любые наветы, люди уничтожались по суду т.н. «троек», бывшие палачи с пугающей очередностью становились жертвами. Писатель Александр Иличевский в заметках о  ГУЛАГе приводит выдержку из судебного процесса над Генрихом Ягодой:

Вышинский: Скажите, предатель и изменник Ягода, …вы не испытываете ни малейшего сожаления о сделанном вами?
Ягода: Да, сожалею, очень сожалею…
Вышинский: Внимание, товарищи судьи. Предатель и изменник Ягода сожалеет. О чём вы сожалеете, шпион и преступник Ягода?
Ягода: Очень сожалею… Очень сожалею, что, когда я мог это сделать, я всех вас не расстрелял.
Усердная сталинская опричнина фабриковала обвинения незатейливо: Сергей Беляков  в книге «Гумилёв сын Гумилёва» приводит поразительные факты.

«Гумилев рассказывал Эмме Герштейн, как трактовали следователи один из эпизодов его жизни: однажды во время «антисоветского» разговора Гумилев убежал на кухню за ножом – нарезать хлеб, что было истолковано как «символический жест, намекающий на подготавливаемый ими террористический акт против Сталина»».  

Николай Пунин вынужден был дать показания: «Я признаю, что мои постоянные разговоры с Гумилевым и другими, направленные против Сталина, воспитывали террористические настроения Гумилева и других моих собеседников. Исходя из моих убеждений о необходимости изменения существующей линии Советской власти, я считал радикальным средством – насильственное устранение Сталина».

Любопытно, что на вопрос Всеволода Мейерхольда «Как вести себя на допросах?», адресованный наркому Ягоде, тот ответил: - Ни в чём не сознаваться, до последнего молчать.   

Но предельно просто и ясно сказал Александр Солженицын: «Истинные пределы человеческого равновесия очень узки, и совсем не нужна дыба или жаровня, чтобы среднего человека сделать невменяемым».  

Варлам Шаламов свой первый рассказ на «лагерную тему» написал в 1954-м г., еще до Александра Солженицына. Был заявлен такой уровень правды, которого в  советской литературе ещё не было. На публикацию своей прозы Варлам Тихонович рассчитывать не мог.

«Читать  Шаламова страшно, а не читать стыдно», - сказал в своё время Виктор Некрасов. И это так.

Шаламов заставляет читателя почувствовать то, что он почувствовать не может. С этой уникальной задачей Шаламов справляется. Без ужаса и натурализма.

«Шерри-бренди» -  посвящение Осипу Мандельштаму, но это рассказ и о себе. Он также умирал от голода. Он тоже был на той Владивостокской пересылке. Голод – одно из страшных испытаний для человека. Это чувство пробуждает в человеке самые низменные инстинкты, и писатель говорит об этом сильно и зримо, со всей раздевающей наготой. Об этом пишет и Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ»: «Голод, который затмевает мозг и не разрешает ни на что отвлечься, ни о чем подумать, ни о чем заговорить, кроме как о еде, еде, еде. Голод, от которого уже нельзя уйти в сон: сны – о еде, и бессонница – о еде. И скоро – одна бессонница. Голод, от которого с опозданием нельзя уже и наесться: человек превращается в прямоточную трубу, и все выходит из него в том самом виде, в каком заглотано. Доходяги, ревниво косясь на соперников, дежурят у кухонного крыльца, ожидая, когда понесут отходы в помойку. Они бросаются, дерутся, ищут рыбью голову, кость, овощные очистки.  Потом эти отбросы они моют, варят и едят».

Солженицын предлагал Шаламову стать соавтором «Архипелага», но тот отказался: понимал, что в Советском Союзе книга не выйдет, а Варламу Тихоновичу было важно: - Я хочу знать, для кого  пишу.

Его называли «летописцем, хроникером лагерной жизни», но он отмахивался, говоря: - Я летописец собственной души.

Судьба Варлама Шаламова – это трагическая страница из жизни народа, населяющего Архипелаг ГУЛАГ. Об этом его книга воспоминаний «Несколько моих жизней», - она стала ярким примером интеллектуальной  литературы  без вымысла (non-fiction).

Возвращаясь после многолетнего заключения, смотрел на жизнь жадно, удивленно и затаённо-радостно. Одним из главных событий для него оказалась встреча с книгой. «Я зашел в книжный магазин. В букинистическом отделе продавали «Русскую историю» Соловьева – за 850 рублей все тома. Нет, книг я покупать до Москвы не буду. Но подержать книги в руках, постоять около прилавка книжного магазина – это  было как хороший мясной борщ... Как стакан живой воды».

Под Новый Год я выбрал дом,
Чтоб умереть без слез.
И дверь, окованную льдом,
Приотворил мороз.              (Варлам Шаламов)

Нина Яковлева