Пушкиниана Камы Гинкаса

Актерский дневник XXII фестиваля. День седьмой

Наконец-то до Пушкинского фестиваля доехал и Кама Гинкас, один из самых значимых режиссеров российской сцены. Так и хочется сказать: давно пора! – вместе с его славными тремя пушкинскими спектаклями. Впрочем, с первым из них, «Пушкин и Натали», возникли бы сложности по сроку давности: спектакль родился задолго до фестивальной эпохи в Пскове, в 1979. Но именно он помог, по словам режиссера, окончательно перебраться в Москву. Что же касается двух других – остается удивляться, как они не доехали до нас раньше. Речь идет о «Золотом петушке» и «Пушкин. Дуэль. Смерть», за которые в 1999 году на московском театрально-телевизионном фестивале «России первая любовь…», посвященном 200-летию Пушкина, Кама Гинкас был назван лучшим режиссером. Именно эти два названия и составили программу седьмого дня XXII Пушкинского фестиваля. Что ж, лучше поздно, чем никогда, - в данном случае старая пословица сработала на все сто.

День начался в Медиа-холле встречей с режиссером – недолгим, но насыщенным общением с заполнившей аудиторию заинтересованной публикой – и видеопросмотром «Золотого петушка» Московского театра Юного зрителя, основного места работы Камы Гинкаса. Смотреть было в высшей степени интересно еще и потому, что предварительно режиссер сжато и емко изложил свое понимание последней сказки Пушкина:

- Надо понимать, что сказки в то время писались не для детей – жанр был такой. И особая форма для изложения своих взглядов. «Золотой петушок» - сказка про то, как царь в своих сугубо личных целях погубил своих сыновей и свою страну, несмотря на то, что в его руках было чудодейственное средство, способное принести народу покой и процветание. Эта сказка – метафора, притча даже о каждом из нас, - когда мы родители, или мужья, или руководим чем-либо – страной, театром или чем-то еще… Мы вроде бы движемся вперед, но почему-то ценой страшных жертв. Пушкин рассказал об этом задолго до Сталина…

Сказка играется в фойе ТЮЗа, на его парадной лестнице, и решена в приеме цирковой клоунады, с восторгом принимаемой совсем юным зрителем. Тут тебе и клоунские маски, и носы картошкой, и элементы пантомимы… Из подручного вроде бы материала сооружается царство славного Дадона – изобретательно, остроумно, с юмором, - детского хохота тут хоть отбавляй.

В спектаклях для детей всегда есть опасность «потерять» зал, который может вдруг зажить своей, независимой от происходящего на сцене жизнью. Актеры начинают давить на все педали, в том числе и голосовые, но этим еще больше отдаляют зал, и спектакль вырождается в крик на сцене и гвалт в зале. Практика показывает, что отношения со зрителем должны застраиваться режиссером еще на этапе подготовки к репетициям сказки. (Впрочем, не только сказки, но и драматургии вообще: есть в режиссуре такой элемент – учет зрительского восприятия.) И надо сказать, что в «Петушке» Гинкаса эти отношения выстроены практически идеально. С самого начала, с первых строк – все на паузах. Клоуны как бы переглядываются со зрителем: все ли понятно? – и когда понятно, идут дальше. В результате выходит некое совместное творчество сцены и зала. И когда дело доходит до вещей совсем не смешных, зритель уже полностью доверяет сцене и начинает думать вместе с ней, - в этом одно из несомненных достоинств спектакля.

Кроме того, согласно декларации режиссера о том, что эта сказка про всех и каждого, в спектакле множество узнаваемых моментов – веселых и совсем наоборот. К примеру, когда Звездочет дарит Дадону чудесного спасительного петушка, тот в ответ обещает ему: «Волю первую твою я исполню как свою!» Когда же скопец требует обещанного, царь гонит его: «…Убирайся, цел пока! Оттащите старика!». Это сюжет. При этом всё царское окружение поднимает скопца на смех – это режиссура.

Сквозное же действие, помимо общих для спектакля образов и средств, мастерски сыграла Арина Нестерова, исполнительница роли Царя Дадона, получившая за него приз за лучшую роль того же фестиваля «России первая любовь…» - замечательная актриса и одно из открытий фестиваля псковского. Маленький, щуплый, умилительный клоун на наших глазах «деревенеет» лицом, превращаясь в непрошибаемого для человеческих чувств диктатора. Забегая вперед, скажу, что вечером мы увидим ее «вживую» в роли Веры Александровны Нащокиной, жены одного из ближайших друзей Пушкина, сыгранной и трогательно, и мастерски. Такая гамма чувств – и потрясение смертью друга, и страх за мужа, и стремление оградить его от каких либо наговоров и обвинений (а ведь никто и не обвиняет!) – под силу только высокому мастеру.

«Пушкин. Дуэль. Смерть», - без сомнения, из числа выдающихся спектаклей, показанных когда-либо на Псковском фестивале. Запомнится он по нескольким причинам, одна из коих к творчеству вроде бы прямого отношения не имеет. Принимающий театр, т.е. наш, Псковский, пошел на беспрецедентную перестройку своего внутреннего вспомогательного пространства, а именно «кармана» за сценой, переделанного (и перекрашенного тоже) в белую гостиную: не только белый потолок и стены, но и пол, и двери, и небольшой зрительский амфитеатр, и даже стулья для зрителей, которых поместилось всего около сорока. Возникает вопрос, стоила ли такая игра таких «свеч» – из-за сорока-то зрителей? Думаю, любой из побывавших на спектакле ответил бы утвердительно. Оценил жертвенные усилия театра и Кама Гинкас: «Ваш театр – совершенно исключительный! Все здесь делается исключительно чисто и четко».

И все-таки жаль тех зрителей, что не смогли попасть в эту белую гостиную. Подумалось, что уж коли мы так теперь технически вооружены, нельзя ли было устроить прямую видеотрансляцию в большой зал или Медиа-холл? Наверняка они заполнились бы до отказа.

Еще на встрече в Медиа-холле режиссер пояснил, что в Москве спектакль идет в обыкновенной комнате, - для достижения не просто присутствия, но и соучастия зрителя в происходящем. Белый же цвет, вероятно, необходим, дабы вся нечистота, которой в каждом из нас предостаточно, и которую мы старательно затираем, камуфлируем, скрываем, стала очевидной хотя бы в эту минуту истины – у гроба Пушкина, которого сжили со свету мы все – и тогдашняя, и сегодняшняя Россия, просвеченная как рентгеном в этой ослепительно белой гостиной.

В гостиной собрались самые близкие его друзья: Нащокины, Вяземские, Жуковский, Соллогуб, Карамзина… Если в первой части они вспоминают, каким Пушкин был замечательным, то во второй (которая начинается с того, что лакей каждому вручает письма – те самые, анонимные) вдруг начинают подетально восстанавливать, как все произошло и как вообще мог случиться весь этот ужас с дуэлью. Всплывают истории с подметными письмами, ухаживанием за Натали Дантеса, с его лицемерным сватовством к ее сестре Катерине Гончаровой… А вот Соллогуб сбивчиво несколько раз начинает рассказывать историю его несостоявшейся с Пушкиным дуэли, после которой они и сдружились – совершенно блестящая актерская работа Игоря Гордина. А вот что-то хочет сказать Нащокин (Вячеслав Платонов), но жена (Арина Нестерова) мягко перебивает: «Нет, подожди, я сама скажу. Пушкин попросил у Павла Воиновича в долг пять тысяч, чтобы уехать в деревню, но этих денег тогда у нас не случилось…» Павел Воинович судорожно кивает. А спустя некоторое время вдруг срывается: «Ну ведь были, были же у меня тогда эти пять тысяч, и если б он уехал в деревню, ничего бы не!..»

Их диалоги, в которых каждый слышит только себя (а мы разве не так?!), сбивающиеся в самоуничижительную исповедь то одного, то другого, их жалкий лепет на грани истерики, их цеплянье друг друга за фалды, а потом вдруг прямая апелляция к зрителю за подтверждением своей правоты – от беспомощного шепота до крика, – все это в какой-то момент становится частью жизни не только персонажей, но и зрителей – всех присутствующих в белой гостиной, устроенной нам всем режиссером Гинкасом.

На большом, покрытом белой скатертью, столе, на черной подушке – посмертная маска Пушкина. Пушкин умер. Ушел. В какой-то момент стол начинает подниматься вверх – на четырех жестких цепях, спущенных с потолка. Все кидаются к столу, рвут-раздирают скатерть, чтоб оставить на память, цепляются за стол, пытаясь улететь вместе с ним, болтают ножками, но валятся один за другим вниз. А мы слышим Соллогуба: «Уважение к памяти поэта в громадных толпах народа, бывших на отпевании в Конюшенной церкви, было до того велико, что все полы сюртука Пушкина были разорваны в лоскутки, и он оказался лежащим чуть не в куртке; бакенбарды его и волосы на голове были тщательно обрезаны его поклонницами…"В этом – все наши «лучшие чувства».

Как-то в одной из наших давних комедий пелась песенка с припевом: «Изменчив мир, но неизменен человек». А мне после спектакля вспомнилось евангельское: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что строите гробницы пророкам и украшаете памятники праведников и говорите: если бы мы были во дни отцов наших, то не были бы сообщниками их в пролитиикрови пророков; так вы сами свидетельствуете, что вы сыновья тех, что избили пророков». (Мф. 23. 29-31.)

Вик. Яковлев